Если копнуть поглубже
Шрифт:
— Меня никто никогда не брал, — услышал он собственные слова, будто обращенные к самому себе.
— Брал — не то слово, Гриффин.
— Смысл тот.
— Нет. Ты имеешь в виду — или хотя бы должен иметь в виду, — что ты никогда не отдавался желанию других.
По-прежнему глядя в окно и не решаясь посмотреть в глаза Джонатану, Гриффин сделал новый глоток джина.
— Не могу поверить, что ни один мужчина не делал тебе предложений, — продолжал режиссер.
— Делали, но…
— И что же произошло?
— Я не мог. И я отказался.
— Потому что не хотел или потому
— Наверное, и то и другое.
— Готов поспорить, что испуга было больше.
— Я и сейчас не хочу и боюсь.
Они оба помолчали.
— Ничего нет плохого в том, что тебя хотят, — проговорил Джонатан. — Быть желанным — это не смертный грех.
— Когда мне было тринадцать, в школе, один парень из старшеклассников…
Джонатан тоже взглянул в окно.
— Этот сюжет мне знаком — с обеих сторон.
— А когда вы были младшим?
— Я долго думал. Но он мне нравился, и я решил идти вперед.
— Что это означает?
— Что я вел себя так, как ты теперь. Я прикинул последствия и сделал выбор. Конечно, мне было всего четырнадцать. Это совершенно иное дело. К счастью, как я уже сказал, он был привлекателен. Ему исполнилось семнадцать. И, видишь ли, я хотел быть желанным. И только ждал подходящего мальчика.
— Как его звали? — спросил Грифф.
— Дэвид Мастерсон. Почему ты спрашиваешь?
— Хотел узнать, помните ли вы.
— Такие вещи не забываются. Он подарил мне свободу стать самим собой.
Грифф наконец посмотрел на режиссера.
Джонатан улыбнулся.
— Готов сделать заказ? — спросил он.
— Да.
— Итак, «Шатобриан»?
— Да.
— За будущее, — провозгласил тост Джонатан. Они выпили.
— Давай больше не будем говорить.
Грифф опустил глаза.
— Да. Мы больше не будем говорить.
Понедельник, 13 июля 1998 г.
Домой Мерси вернулась поздно. Накануне вечером на Понти-стрит произошло убийство, и теперь все только о нем и судачили. Жертвой преступника стала женщина сорока с небольшим лет, известная своим пристрастием к наркотикам; подозревали даже, что она занималась их сбытом, хотя ничего доказано не было.
Убитую звали Мэгги Миллер; Мерси время от времени видела ее в каком-нибудь баре — та либо работала официанткой и обслуживала посетителей, либо сидела за столиком с кем-то, кто явно пользовался ее врожденной щедростью. Она была неизменно готова (и в состоянии) заказать человеку выпивку — только бы он оставался рядом и давал ей возможность пожаловаться на свои неприятности. А имя им было — легион: аборты, сбежавшие мужья, удравшие любовники, побои — хватало всего. Все плохое, что могло произойти с женщиной, обязательно случалось с Мэгги.
И вот она умерла. Задушена. А перед смертью изнасилована.
И тот, кто лишил ее жизни, безнаказанно разгуливал на свободе. Во всяком случае, пока. Как и убийца-насильник из Китченера.
Стратфордские молодые холостяки и гуляющие на сторону мужья срочно начали обзаводиться алиби.
Радио и телевизор, не умолкая, вещали об убийстве — стоило их включить, и человек был обречен слушать одно и то же. А на улице каждый строил
— Извините за выражение, — громко сказала она кошкам и от души рассмеялась.
Как обычно, перед сном Мерси устроилась на крытой веранде, которая выходила на задний двор со скромными клумбами и развесистыми деревьями. Дворик был маленьким, но Мерси его любила. Прямо у стены стояли горшки с распускающимся по вечерам табаком, и она ощущала исходивший от цветов аромат.
Божественный, божественный, божественный аромат.
Бедолага Мэгги Миллер…
Вопрос: «Кто?»
Так долго преодолевать всякие невзгоды и вот… думала Мерси, наливая себе вино марки «Вулф Бласс» с желтой этикеткой, которым иногда баловала себя.
В ее детстве редко выдавались счастливые годы. Смерть отца. Затем матери. Сестры и братья разлетелись на все четыре стороны. А потом…
Потом Стэн Корбен и последовавшие ужасные восемь лет. (Они познакомились и поженились в 1961 году.) Мерси научилась по этому поводу если не смеяться, то хотя бы улыбаться. Некоторые люди приземляются на ноги, говорила она о своем приезде в Стратфорд и браке со Стэном, я же шлепнулась так, что подвернула обе лодыжки.
На бензозаправочной станции разгуливала целая стая бродячих кошек. Том более или менее их терпел. Но когда появилась Мерси, стал принимать. «Потрепанные воины» — называла их Мерси. У большинства были подранные уши, хвосты, а у одного не хватало целой лапы. Старые, никем не любимые и бездомные. Даже самки казались и, вероятно, были бойцами — им, похоже, не раз приходилось вырываться из сетей-ловушек, из самых безвыходных положений, отбиваться от банды диких котов-насильников.
Мерси соорудила дюжину картонных общежитий, пункты кормления, поилки и кошачьи туалеты. Это добавило известности принадлежавшей Тому заправке, которую раньше знали исключительно благодаря высокой квалификации хозяина.
Тогда, в 1973 году, Тому исполнилось сорок девять, и он был почти на двадцать лет старше Мерси. Она забрала детей и переехала в его запущенный дом на Луис-стрит. Из-за этого ей пришлось бросить любимую квартиру на Онтарио, но она привезла с собой свою мебель и всякие хозяйственные мелочи. А от вещей, оставшихся от бывшей жены Тома, тактично избавилась. Жена ушла от него за пять лет до этого, когда, катаясь на велосипеде по темным улицам, погиб их сын.
Том после той трагедии запил — мальчик умер, жена ушла. Затем умерла и она. Умерла от душевного опустошения — и оставила Тому единственное слово, написанное на фотографии сына: «Почему?» Мерси долго ни о чем не знала и не подозревала, что Том заглушает горе алкоголем. Правда всплыла только через три месяца после ее переезда к нему. Мерси в недоумении ждала его до полуночи, пять часов назад приготовив ужин. Когда же он вернулся, то буквально рухнул через порог, разбив нос о плитки пола.