Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер

Константинов Андрей Дмитриевич

После заката, уже в камере, Глинский достал спрятанную сигарету и закурил. Такое он позволял себе не часто, но сегодня… сегодня был особенный день. Борис достал крышку с изображением блондинки и долго разглядывал её в слабом свечении тлеющей сигареты…

В углу на своем матрасе скорчился Абдулла. Глинский чувствовал, что парнишка не спит, и поэтому спросил негромко:

— Курить будешь?

Гафар что-то промычат, что именно — непонятно, ясно было только, что от сигареты он отказывается.

— Ну как знаешь… Больше, парень, мне тебя угостить нечем…

Гафар несколько раз прерывисто вздохнул и тихонечко заплакал. Борис переместился к нему поближе и осторожно начал поглаживать мальчишку по голове. Абдулла сначала дёрнулся, а потом ничего,

разжался постепенно. Глинский начал осторожно надавливать пальцами на определенные точки. Мало-помалу всхлипы перешли во вздохи — сначала прерывистые, а потом всё более и более спокойные… Наконец, Гафар уснул. Борис перебрался к себе на матрас и даже не заметил, как сон сморил и его…

Без сновидений, конечно же, не обошлось. И стоит ли удивляться, что «темой дня» (точнее темой ночи) стал этот самый чёртов финский сыр!

Борису приснилось, что он дома, что сидит за столом и собирается намазать на хлеб плавленый сыр. Только собрался коробочку открыть, а сзади голос… до боли знакомый голос: «Погоди, не открывай!»

Глинский пытается обернуться на голос, но почему-то никого не видит… «Почему „не открывай?“» — «Потому что настоящая Виола — это я… Значит, я и должна быть на крышке нарисованной… Я… Потому что это я — Виола!» — «Погоди, Виола… Где ты? Не прячься… На крышке финны блондинку нарисовали. А ты — брюнетка… Смысла нет… У девушки цвет волос, как цвет сыра… В этом идея…» — «Какая девушка, Боря! Очнись! Посмотри, кто там!» Борис ещё раз глянул на крышку коробочки, а и правда, нету там никакой блондинки… Зеленоглазый «англичанин» с крышки смотрит, усмехается… А в самой коробочке будто что-то шевелится, вроде жуков каких-то или пауков… Вот сейчас они из-под крышки выберутся, вот сейчас! И у «англичанина» улыбка всё злораднее, всё шире… А на Глинского словно морок какой нашёл — смотрит на коробку и пошевелиться не может… «Боря?!» Словно очнулся Глинский от окрика, занёс над проклятой коробочкой кулак, но ударить не успел, потому что проснулся…

До рассвета он так больше и не заснул. Не заснул, потому что засыпать боялся.

А крышку от финского сыра он от себя подальше отодвинул и ещё специально этикеткой вниз перевернул. На всякий случай…

«Ещё немного, и я точно сойду с ума… Слышишь, Родина? Родина…»

2

На следующий день в крепости с самого утра началась какая-то невероятная суматоха. Судя по спешно и абы как выставленному оцеплению, должны были пожаловать важные гости. Потом кто-то сказал, что вроде бы какие-то «серьёзные» машины к городку советников подъехали — стало быть, гости, скорее всего, американские. А зачем они сюда пожаловали? Охрана, похоже, знала не больше, чем шурави. Пленных афганцев — абсолютно всех — куда-то срочно угнали. Потом прибежал взмыленный, как никогда, Азизулла и немедленно начал орать — громко, но непонятно и бестолково. От сильного волнения и ора начальник охраны испускал из себя газы чаще и громче, чем обычно. Следом за Азизуллой в крепость забежали пятеро курсантов — без оружия, зато с мешками и каким-то здоровенным тюком.

А следом за курсантами во двор крепости въехала водовозка.

Всех шурави построили перед водовозкой, выдали несколько кусков пахнущего свежей клубникой индийского мыла, и Азизулла наконец-то внятно объяснил, что нужно всем как следует помыться. Воду разрешил не жалеть…

Эта помывка во дворе крепости (первая за всё время плена!) стала для Бориса не просто неожиданным, невероятным, сказочным удовольствием, она ему словно бы сил добавила, словно морок ночного кошмара с души смыла. Да и остальные шурави вроде как приободрились, некоторые даже разулыбались, начали плескаться, как дети. Только один Гафар, которого Борис поливал из пластикового зелёного шланга, так и не улыбнулся. Его погасшие глаза уже совсем ничего не выражали, даже тоску и боль…

Глинский три раза успел намылиться и обмыться и на этом не остановился бы, но остатки мыла отобрали охранники, неодобрительно поглядывавшие

на мокрых голых шурави…

Между тем курсанты распаковывали тюк, оказавшийся большим полевым армейским шатром. Сбегав ещё и за алюминиевыми жердями, они начали устанавливать палатку прямо посреди крепости.

Голым шурави старые лохмотья не вернули, а выдали из принесённых мешков новую одежду: широкие длинные рубашки из темно-коричневого сатина и такого же цвета безразмерные штаны с низкой «тульей». Подпоясываться пришлось верёвками.

Как только помытых и переодетых шурави вновь построили, в проёме крепостных ворот появились трое американцев. Двух советников, особенно «индопакистанца» Абу-Саида, Глинский видел много раз, и они особого удивления своим визитом в крепость не вызывали. Челюсти буквально у всех шурави, включая Бориса, поотвисали потому, что чуть впереди этих советников шествовала женщина средних лет: очень сексапильная, даже можно сказать — красивая блондинка. Глинскому почудилось в её лице что-то знакомое, а потом он непроизвольно поёжился, поняв, кого напоминает американка: ту самую блондинку на упаковке сыра «Viola»…

Выходит, давешний сон вещим оказался…

Процессию «высоких гостей» замыкал начальник лагеря майор Каратулла, вырядившийся по такому случаю в гражданскую светло-серую тройку и ярко-оранжевые кроссовки. Одежду каждого из четырех «высоких визитёров» украшали здоровенные круглые (с электророзетку величиной) значки с надписью «Freedom House». [112]

Вообще-то, на Востоке значки любят, какую-нибудь блестящую цацку может и мулла нацепить, особенно деревенский, но… Но на пакистанском майоре, отправившем за годы «беспорочной службы» в Зангали на тот свет не одну сотню узников, этот значок смотрелся особенно «трогательно».

112

«Дом Свободы» (англ.).

Блондинка в шёлковом платье и с элегантным портфельчиком в руках с любопытством осматривалась, советник Абу-Саид что-то негромко ей пояснял. Когда они подошли к построенным шурави поближе, Борис уловил слово «trainees» [113] и еле сдержал злую усмешку.

Американка с портфельчиком, казалось, даже не сразу поняла, что «воспитанники» — это группа бородачей в новых штанах и рубахах. Да это и неудивительно: отличить русских от моджахедов можно было только вблизи. Да и то… Лица-то у всех были одинаково выдубленные солнцем. Странного пепельно-коричневого оттенка кожа, серые лучики морщин… И у всех — бороды. Не аккуратно подстриженные модные бородки, а длинные бороды, как у старика Хоттабыча.

113

Воспитанники (англ.).

Блондинка, делая вид, что не замечает на себе жадные взгляды «воспитанников» и охранников, с милой улыбкой прошла в палатку. Через минуту курсанты бегом и, как говорится, на полусогнутых затащили туда три стула, длинную парту и такую же длинную скамейку, а также ковёр и даже две пиалы с фундуком и изюмом.

Азизулла, постоянно оглядываясь на советников и пакистанского майора, между тем начал отбирать «делегацию» от узников-шурави — тех, кому предстояло зайти в палатку на «собеседование» с блондинкой. Принцип отбора, которым руководствовался Азизулла, был очень простым: начальник охраны тыкал пальцем в тех, кто по внешнему виду хоть сколько-нибудь походил на нормальных людей. Таких набралось всего пятеро: Абдулрахман, Асадулла-Маркарян, Валя Каххаров, крымский татарин Каримов и Вася Пилипенко. Азизулла выбрал было и Валеру-Джелалуддина, но начальник лагеря взмахом руки выгнал его из строя. Уж больно долговязый и нескладный Сироткин напоминал персонажа с плаката «Спасите от голода!».