Если парни всего мира...
Шрифт:
— Грязная макака.
Дорзит, все еще под действием винных паров, хватает Этьена за шиворот, грубо трясет:
— Нет, каково? Является к тебе вот такая образина, беспокоит людей, разыгрывает из себя цивилизованного человека, — он, видите ли, интересуется кораблями, терпящими бедствие, — а теперь — пожалуйста, готов смыться. А мы, выходит, уже не в счет.
У Этьена на глазах слезы: Мария одна, Мария страдает, Мария кричит. Его дитя, маленький негритенок, должно родиться, а отец далеко. Что скажут язычники? Что христианство стремится подавить самые обычные человеческие чувства.
Лаланд приходит ему на выручку, как будто призыв к миссионеру оказал свое действие.
— Нельзя ли прекратить крик? — грубо говорит он Дорзиту. — Не могу передать сообщение. — И обращаясь к негру: — Мы сейчас позвоним в жандармерию в Зобра и попросим узнать, что с твоей женой.
Этьен улыбается. Одна машина причинила ему зло, зато другая придет на помощь, и он с благодарностью смотрит на аппарат на столе инженера.
Четыре рыбака несут на тюфяке больного Эрика на корму в барак, который обычно служит кладовой, Эрик стонет. Когда они выходят на палубу, сильный порыв ветра срывает с больного одеяло. Один из матросов подбирает его. Войдя в барак, рыбаки опускают свою ношу на пол и выходят.
— Почему его взяли от нас? — спрашивает смазчик Франк.
— Приказ капитана, — коротко отвечает Олаф.
Франк пожимает плечами. Не это его интересовало.
— А вот я, — говорит старик Петер, большой любитель поболтать, — видел однажды на Аляске человека с какой-то чудной болезнью. Сначала у него отвалилось ухо...
Все смеются. Старик возмущается:
— Отвалилось, говорю вам, упало прямо на землю. Он его подобрал. А потом отвалился кончик носа.
Петер обводит взглядом лица слушателей, но на этот раз никто не смеется, и он заключает:
— В общем он, что называется, распадался по частям.
— А ведь наш-то, братцы, заразный, — замечает Франк.
Его соседа по койке, Конрада, только что рвало, точь-в-точь как Эрика, когда тот свалился.
— Нечего было колоть Мустафу, — вмешивается в разговор обозленный Мишель, — и без того все ясно.
— Ну, а я так думаю, — ворчит четвертый рыбак, — от этих предосторожностей добра не жди.
Петер все стоит на своем:
— В такую погоду рыбу не ловят. Чего здесь торчать.
— Дед правильно говорит.
Франк рубит ладонью воздух:
— Спрашивается, чего ради мы здесь околачиваемся?
Все его поддерживают:
— Пора домой!
— Хватит! Шабаш!
Франк настроен решительнее других:
— Пойду скажу Ларсену, что команда требует возвращения в порт. Согласны?
Это уже другое дело.
Поставленные перед необходимостью
Только один Мишель, небрежно сплюнув, отвечает:
— Лично я согласен. Плевать мне на ловлю.
Однако молчание остальных никак не походит на одобрение.
Олаф вернулся в каюту. Сел у приемника. Ларсен угрюмо посасывает трубку. Оба, отец и сын, смотрят на спящего кота, клубком свернувшегося около дивана.
Мерсье позвонил в институт Пастера, вызвал дежурную сестру:
— Мартина, приготовьте, пожалуйста, срочно сыворотку. Ту, что в левом ящике, в самой глубине... Да нет же. Я сказал — в глубине ящика. Да, да. Упакуйте пять-шесть ампул, только хорошенько, как для отправки, я позвоню через несколько минут. Спасибо. Да.
Последнее «да» — ответ на неуместный вопрос Мартины, спросившей:
— Ты меня любишь?
Он ответил холодно, его раздражает ее навязчивость. К тому же это неправда, он не любит Мартину. Между ними никогда не было и речи о любви. Простые товарищеские отношения. К чему ей вдруг понадобилось спрашивать об этом по телефону, именно сейчас, да еще как раз тогда, когда у него серьезное поручение к ней? Из ревности, конечно. Мерсье припоминает, что, уходя с Лореттой, он не попрощался с Мартиной, и она, безусловно, ждала, что он скоро вернется.
Он вешает трубку и подходит к приемнику. Спрашивает у Корбье:
— Есть новости?
— Никаких.
Доктор садится. Он почти физически ощущает на себе поощрительный взгляд Лоретты. Вероятно и она думает о их отношениях. Все женщины одинаковы, они всегда думают об одном. Даже в то время, когда целому кораблю угрожает смертельная опасность, когда представляется возможность спасти жизнь далеких незнакомых людей, участвовать в одном из тех необычайных происшествий, которые будят в человеке мечты восторженной юности.
— Как вам нравится мой Милле, доктор?
Неожиданный вопрос слепого застает Мерсье врасплох. Ему приходится сделать усилие, сообразить, что его просят высказать мнение о картине, висящей на стене. Наугад отвечает:
— Очень хорош.
— Эта картина принадлежала нашей семье. Когда делили наследство, все мы — братья, сестры и я — хотели получить именно ее. Картина напоминала нам детство, гостиную матери, с ней было связано множество других воспоминаний. Никто из нас не хотел уступать. Тогда мы взяли шапку, бросили туда бумажки с нашими именами и стали тянуть жребий. Я оказался самым счастливым.
Молчание. Корбье продолжает:
— С тех пор я купил немало картин. Если верить знатокам, есть даже несколько очень ценных полотен. Но Милле мне дороже всех.
Мерсье озадаченно оглядывает голые стены. Кроме Милле — ни одной картины. Только большие светлые пятна в тех местах, где они когда-то висели.
Умоляющие жесты Лоретты объясняют ему все. Он вспоминает, что уже как-то слышал подобную историю. В ней тоже шла речь о слепом, воображавшем себя обладателем многих ценностей, которые его близкие вынуждены были продать.