Если парни всего мира...
Шрифт:
В кабинет без стука входит сестра — молоденькая брюнетка.
— Опять эта, что помешалась на радио. Не хочет уходить, обязательно ей нужно с тобой поговорить.
Мерсье, улыбаясь, оглядывает ее. Под белым халатом легко угадываются пышные формы.
Он встает и идет к двери. Проходя мимо сестры, не может отказать себе в удовольствии ущипнуть ее. Она улыбается и молча прижимается к нему.
— А какая она из себя, эта помешанная?
— Да так, ничего, — отвечает она машинально. Но тут же, спохватившись, возмущается: — А тебе-то что?
— Просто так спрашиваю.
— Изменять мне в другом месте еще куда ни шло, но здесь, в больнице,
Оба смеются. Мерсье обнимает ее, пытается поцеловать, но она отстраняется, показывая на открытую дверь:
— Осторожно!
Лоретта дожидается в коридоре. При виде доктора на ее бледном лице расцветает улыбка, и она бросается навстречу Мерсье.
— Это вы, Ги?
Он не узнает ее. Лоретта напоминает: Жуан ле Пен, лето сорок второго года... Оба приехали туда с веселой компанией друзей. Она была очень дружна с его родственниками, Жаком и Колеттой.
Теперь Мерсье вспоминает. Как же, прелестная белокурая девушка, в которую он был тогда влюблен. Все его товарищи ухаживали за ней. Однажды она обратилась к нему за медицинским советом. Расстегнула корсаж, чтобы он выслушал ее. А он, приложив ухо к ее плечу, так смутился, что стал заикаться и чуть не ошибся в диагнозе. Она все такая же высокая, белокурая, изящная, и, наверно, у нее те же изумительные формы, но прежнего блеска уже нет. «Стройная увядающая лилия», — думает Мерсье. Она улыбается ему, он отвечает на ее улыбку. Зубы у Лоретты немного пожелтели, и он невольно отметил это — года через три она, пожалуй, совсем постареет. И, не удержавшись, он спрашивает:
— Что с вами стало, Лоретта?
Неумолимый разоблачитель, стрелка гониометра привела полицейскую машину к деревне, где живет Доменико д'Анжелантонио. Машина останавливается у большого железобетонного дома. Ипполито и его люди выскакивают из нее и взбегают по ступенькам крыльца. Позвонив у первых попавшихся дверей и расспросив швейцара, они без колебаний направляются к квартире «доктора». На громкий, нетерпеливый звонок комиссара выходит Доменико. Облаченный в длинный халат, наподобие старинного плаща, он держится с большим достоинством. Ипполито грубо вталкивает его в комнату, полицейские входят следом.
После первых же вопросов д'Анжелантонио воздевает руки к небу и, полный благородного возмущения, защищается.
Откуда у него может быть радиоприемник? Зачем он ему нужен? К сожалению, он, Доменико, не располагает средствами для подобных расходов. Если бы он мог позволить себе такую роскошь, разве он жил бы так? Комиссар сам может убедиться, как скромно обставлена его квартира, в каком плачевном состоянии вся его мебель.
Ипполито перебивает.
— Дон Доменико, — говорит он, — вы единственный образованный человек в этой деревне. Тут кругом малограмотные. Я их всех знаю. Только вы способны обращаться с радиоприемником.
Образованный, еще бы! Полицейский задел слабую струнку «доктора». Но сбить его не удается, напротив — он чувствует себя как нельзя более уверенно. Он взывает к чувству солидарности комиссара: люди, достигшие определенного уровня, всегда могут договориться друг с другом. У кого же еще ему искать сочувствия, как не у тех, кто так же, как и он, получил образование? Стоит Доменико разойтись, — и его уже не остановишь. Он рассказывает о своем детстве, о безмятежной юности в лоне почтенной семьи.
Потеряв всякую надежду заставить его умолкнуть, Ипполито приказывает начать обыск. Полицейские только того и ждали. Мстя за вынужденное ожидание, они в мгновение ока буквально переворачивают все вверх дном, превращая комнату в настоящее поле битвы. Но ничего не находят.
— Что там за дверью?
При этом святотатственном вопросе дон Доменико взмахивает руками, в точности воспроизводя жест святого Амбруаза, преграждающего водруженным варварам вход в тот самый храм, который носит теперь имя мученика.
— Там спальня моей дочери.
Ипполито не смущается ни жестом Доменико, ни его тоном.
— Пусть оденется и выйдет.
Воинственный пыл Доменико заметно спадает:
— Вы шутите, господин комиссар. Ведь она девушка!
Подобный довод ничуть не смущает полицейского.
— Пусть выходит, иначе я сам отворю дверь!
Он стучится в спальню Кармелы и объявляет:
— Полиция. Выходите, мадмуазель. Даю вам пять минут. А не выйдете, мы сами войдем.
Дон Доменико хватает комиссара за пуговицу.
— Если у вас есть дочь, умоляю вас...
— Нет у меня дочери. Я холостяк.
Дон Доменико разводит руками:
— Воля ваша. Исполняйте ваш долг. Я уступаю. Dura lex, sed lex [1] . — Он сам открывает дверь и включает свет. Взорам всех предстает лежащая на постели Кармела — она великолепно изображает внезапно разбуженную девушку.
— Кто эти люди?
— Полиция. Я же вам сказал. Мы выйдем на минуту, а вы пока вставайте и одевайтесь.
Громадная, накрытая до самого пола кровать тотчас же привлекает внимание комиссара.
1
Суровый закон, но закон (лат.).
Дон Доменико пускает в ход последнюю уловку:
— Сударь, я сделал все, что в моих силах, чтобы вам угодить, но то, что вы требуете сейчас, задевает девичье целомудрие и честь семьи.
— Я сказал: на пять минут мы выйдем.
В первый раз дон Доменико решается на открытый бунт:
— Делайте что, хотите. Кармела не встанет. — И обращаясь к дочери: — Не смей вставать.
Приказание излишне. Кармела уже перестала разыгрывать роль целомудренной девицы.
— А я и не встану. Если угодно, стаскивайте меня с постели силой, — объявляет она.