Если покинешь
Шрифт:
Грузчики разуты и сутулы,
Грузчики облиты пыльным потом
Позарез нужна им всем работа.
Подойдут и спросят:
– Вы откуда?
Подойдут, помнутся в ожиданье...
И глаза я отвожу от судна
Кажется, вокруг - односельчане...
– От Куры я...
Из Азербайджана...
– Вы оттуда?
– и светлеют лица.
– Вы оттуда?
– ширятся плечами,
Поднимают пыльные ресницы
На глазах, - и радость и тревога:
Может
А отец мешок тревожно трогал.
Охранял его от злой напасти.
Родину я вспомнил и в Марселе.
Где вокруг все было нам чужое.
Снова сходни.
Снова мы сидели,
И была таможня за спиною.
Докеры слонялись возле судна.
Докеры, встречавшие все страны:
– Вы откуда?
Снова:
– Вы откуда?
– Эмигранты.
Из Азербайджана.
Кто-то покосился,
Кто-то сплюнул.
Докеры презрительно молчали.
Докеры - наследники Коммуны
Третий день не ели и не спали.
Но зато чиновники таможни,
Улыбаясь, слушали ответы
И за каждый драли подороже,
Раз бежали,
Значит, есть монеты.
Сходни, сходни...
Исчезают сходни.
Поезд приближается к платформе.
И в Лион везет своих голодных
Может быть, голодных тут прокормят.
Город шелка,
Город тонкой шерсти
Для ткача надежда и для пряхи...
На вокзале сто их или двести
Латаны и штопаны рубахи.
Трудно голодающему люду.
Ждут они хотя бы доброй вести.
– Вы откуда, - слышу я,
Откуда?
– От большевиков... Бежали с сыном,
Говорит отец, все глуше, глуше...
Люди нам показывают спины,
Люди отворачивают души.
– Вы куда бежите от Советов?
Ткач на брови надвигает кепку.
– Вы не убежите от Советов!
И кулак сжимает кто-то крепко.
Сходни, сходни.
Гневные платформы.
И отец уже не отвечает.
Перед каждой полицейской формой
Золото легчает и легчает.
Сжаты зубы.
Смяты разговоры.
Лишь гудки гудят,
Стучат колеса.
Снятся по ночам отцу заборы...
Кто-то сено собственное косит...
Родина,
Придешь к тебе хоть нищим,
Родина, придешь к тебе хоть голым.
Ты
Одежду нищему отыщешь,
Человеком сделаешь веселым.
Родина,
Тебя покинешь беком,
С золотым мешком тебя покинешь
Нищим, нищим станешь человеком,
Под забором где-нибудь погибнешь...
В ТОСКЕ
Холм мой милый!
Сквозь чужие ветры
В окнах
В скольких поездах дрожал я веткой,
Сколько стран прошло передо мною!
Сколько городов промчалось мимо...
Вот еще один спешил навстречу
В голубых огнях
И в клубах дыма,
Может,
На пути моем конечный.
Где-то далеко виднелась башня,
Маковка была за облаками
Снова день
Похож был на вчерашний
Все с утра дрожало под руками.
Вот уж бег замедлили колеса.
– Что за город?
Я спросил в вагоне,
Но никто не понимал вопроса,
Хоть одно бы слово
Кто-то понял!
Мальчуганы в вылинявших кепках,
В круглых кепках.
В латанных и рыжих,
С ног до головы в одних газетах,
Все орали что-то
О Париже.
Мы сходили молча по ступенькам,
Окружали всюду нас газеты.
И звенели всюду
Деньги, деньги...
Это был Париж,
Париж был это.
Я жмурился от блеска города,
От блеска брошек и колец,
Совсем как в тот закат от золота,
Которым пьян, был мой отец.
Гудел Париж автомобилями,
Пестрел квадратами афиш,
Казался рогом изобилия
Такой блистательный Париж!
Искали мы владенья дядины
У нас был адрес: как-никак!
Уже и улица та найдена
И найден дядин особняк.
В парадном - тишина зловещая,
Как мрамор серый, холодна...
Мы постучали
Вышла женщина.
(Наверно, дядина жена).
– Скажите, Садых-бек не дома ли?
Я - брат его, издалека...
В ответ вдруг слышим смех надломленный,
И к нам протянута рука:
– Месье, входите без стеснения!
Месье, ведь здесь хозяйка - я.
Входите, ну к чему смущение?
Свободней чувствуйте себя!
Месье, водились только б денежки!
И щурит синие глаза,
У нас хорошенькие девочки,
У нас соскучиться нельзя!
Сказала - как отца ужалила.
– Мадам, я вовсе о другом.
Скажите, поскорей, пожалуйста:
Не Садых-бека этот дом?
И вновь она затараторила:
– Мой дом! Месье! Причем тут бек?
– Простите. Лавка у которого!
– Он не живет здесь целый век.
Какая лавка? Я в неведенье!
– Мадам, я умоляю вас...
– Вам Жак Моран о нем даст сведенья.
Он тут, недалеко от нас.
Ну и денек начался хлопотно,
Хоть вечер добрый дал бы бог!
...И так дверьми пред нами хлопнула,