Если полететь высоко-высоко…
Шрифт:
Зато бабушка Дора обожает своего правнука!
Бабушка немного припоздала к началу сессии – у неё была встреча подпольщиков и партизан, я её понимаю, это нельзя было пропустить, ведь их с каждым годом становится всё меньше…
У меня – летняя сессия. Мама, ворча на бабушку, что та припоздала, взяла за свой счёт неделю и отпускает меня на экзамены.
Первые разлуки с сыночком… Его первый поцелуй. Когда я вернулась после экзамена, и схватила его в охапку, он поцеловал меня в щёку – как будто клюнул клювиком… Птенчик мой любимый!
Глава 4.
Я теперь оказалась в семинаре Егора Исаева. Поэт, который пишет, в основном, о войне. Он стал знаменит, когда вышла его поэма «Суд памяти». Он сам оказался на войне почти мальчишкой.
Волнуюсь: как этот человек отнесётся к моим цирковым стихам? Слышала о нём, что он строг, и всё говорит в лицо своим студентам, без обиняков. Да и предыдущие мои руководители семинаров – Долматовский и Жаров – тоже всё говорили в лицо. А как иначе? Не за спиной же студента говорить о нём то, что думаешь? Так что я вся зажалась, когда шла первый раз на семинар к Исаеву.
Он говорит:
– У нас новая студентка? Ну, давайте знакомиться. Почитайте нам что-нибудь из своих стихов.
Слушал очень внимательно. Смотрел исподлобья голубыми глазами, из-под нависшей копны седеющих волос… Никаких реплик, пока я читала, не отпускал. Но смотрел по-доброму. И с каким-то удивлением, что ли. Я готовилась к другому.
– Ну, что? – сказал он, когда я закончила. – Великолепно! Ведь это же совсем другой взгляд на цирк. Все думают, что цирк – это хи-хи да ха-ха, а тут – оказывается, совсем другое. Тут кровавые мозоли, пот, любовь, страдание, боль… Спасибо большое! Я сегодня совершил, можно сказать, открытие. Открытие совершенно другого цирка. Особенно хороша строчка «Здесь не играют – здесь живут». Великолепно! Это как камертон ко всей подборке. Я рад, что вы оказались в нашем семинаре! Надеюсь, вам будет у нас хорошо. А у вас много стихов о цирке?
– Много.
– Можете мне на следующее занятие принести?
– С удовольствием!
Кроме меня, в семинаре только одна девушка, Лена Абросимова, постарше меня. А все остальные – человек двенадцать – взрослые дяди. Почти все кавказцы. Красивые люди, спокойные такие, степенные. Потом узнала: кто-то – из Осетии, кто-то из Абхазии, кто-то – из Чечни. Одним словом, не семинар – а дружба народов! Пишущих на русском – только трое: я, Лена и Володя Бояринов. Все остальные приносят переводы-подстрочники. Но и по подстрочникам можно многое понять и почувствовать. Например, один средних лет человек, Цараг Сергеевич из Владикавказа, (его все называли по имени-отчеству, потому что он был старше всех), он дал мне прочесть своё стихотворение о сыне. О маленьком сыне, который, играя, изрисовал его любимую книгу, и он сильно отругал тогда малыша. А вскоре сын заболел и умер… И с какой болью его неутешный отец перелистывает теперь эту книгу с детскими каракулями… и как ему больно, что он тогда отругал своего мальчика!…
Меня пронзило это стихотворение, как острой иглой. Я чуть не заплакала. А Цараг Сергеевич сказал: «Многое бы отдал, чтобы вернуть тот день! Как я мог его за это ругать?… Ведь это всего лишь книга. Книгу можно купить новую… Но эти его рисунки на страницах – теперь мне как память. Смотрю на них – и как будто общаюсь со своим сыном… И всё прошу у него прощения…»
Тридцать лет прошло, а я не могу забыть то стихотворение.
Сессия – позади. В моей зачётке – одни пятёрки.
На Антошины полгода пришла мама с гладиолусами, такими маленькими, как будто младенческими. И приехали мои друзья из Литературной консультации – Борис Глебович
– Борис Глебович, приезжайте к нам на полгода!
– Как… на полгода? – опешил он. (В смысле: не получится на целых полгода приехать).
Мы потом очень смеялись…
Борис Глебович спросил:
– Маша, а как вы собираетесь жить дальше?
– Счастливо!
– Я понимаю, что Антон сделал вас счастливой на долгие годы. Но я сейчас имел в виду материальную сторону этого счастья.
– Буду искать работу. Надомную какую-нибудь.
– В ясли вы, конечно, не собираетесь Антона отдавать?
– Боже упаси! У него ведь почти нет иммунитета. Да если бы даже и был. На три часа расставались во время экзаменов, и то… с трудом могла пережить эти три часа.
– Ну, с вами всё ясно!… – смеются мои друзья.
Конечно, ни в каком скафандре я тебя не держу. А делаю то, что подсказывает мне моё сердце. А подсказывает оно, что с тобой надо гулять, гулять как можно больше, в любую погоду!
Помню: лёгкий, моросящий дождик… и солнце… мы стоим под лиственницей у Центрнаучфильма, ты сладко спишь в своей колясочке, я под зонтиком… И никогда не забыть маленького весёлого паучка в мокрой паутине, сверкающей крошечными серебристыми капельками…
Паутина раскинулась на ветках куста, её прикрывают широкие, узорчатые листья… Весь мир пронизан солнцем – и мокрая мохнатая лиственница над нами, и паутина, и паучок, и капельки – всё сияет, искрится!… Я смотрю на этого паучка, смотрю на своего чудесного сына и чувствую великий покой и глубочайшее счастье… И понимаю, что никогда не забуду эту минуту: этот свежий запах летнего дождя, и свою уверенность в том, что всё у нас с тобой будет хорошо. Всё-всё будет хорошо! И с твоей вилочковой железой, и с моими сессиями, и с работой… Всё получится, всё сбудется. И Господь никогда не оставит нас, как не оставляет он и этого маленького паучка.
Будем и мы упорно плести паутинку своей чудесной жизни…
Когда я везу по нашим зелёным дворикам голубую коляску с моим солнышком, бабушки на лавочках у подъездов судачат обо мне.
– И в каком же классе ты его родила? – спрашивают они меня.
– Успокойтесь, бабушки! – говорю я. – У меня поздний ребёнок.
Немая сцена… Ну, что поделаешь, если я выгляжу на десять лет моложе своих лет? И когда с нами гуляет Мариша, то за маму принимают её, а я – так, сбоку припёку.
Когда приехала к нам погостить моя бабушка Дора, она ахнула: «У тебя определённо чахотка! Ты чего так похудела-то?!» – «От счастья, бабушка…»
Обязательно на прогулку беру с собой свой любимый фотоаппарат – маленькую «Смену». Такое счастье – запечатлевать тебя в исторические моменты твоей жизни! Вот ты треплешь ветку лиственницы, осыпаешь себя мягкой, нежной хвоей… (щёлк!). Вот ты изучаешь огромную ромашку, которую я сорвала для тебя, и столько удивления на твоём лице, столько ликования (щёлк!) А вот один лепесток упал тебе на щёку… белый ромашковый лепесток на загорелой, округлой щеке… (щёлк!) Вот ты выглядываешь из коляски, как из маленького челна, плывущего по океану зелени… (щёлк!). Конечно, я и так бы всё запомнила! Разве можно это всё забыть?… Но как всё-таки хорошо, что у меня всегда с собой был маленький дружок по имени «Смена».