Если суждено погибнуть
Шрифт:
Ударил еще раз, потом еще. Наконец древко оглушительно треснуло — звук был похож на револьверный выстрел — и полетело вниз.
— Вот, — удовлетворенно проговорил Ванеев.
Его напарник засунул маузер в кобуру и кинулся к флагу. Вонзил каблук в полотнище, вдавил ткань поглубже в мягкую, распаренную теплым дождем землю, и всадил в полотнище второй каблук, тоже вдавил
— Эхе! — азартно выкрикнул он. — Эх-хе!
Ванеев, спустившись с крыши, бросился помогать приятелю, легко пробежался по поверженному полотнищу, потом подпрыгнул и всадил сразу оба каблука в
— Эхе!
Из открытого окна здания неожиданно грохнул винтовочный выстрел. Ванеев с изумленным видом приподнялся на носках, вскинул голову, словно хотел пересчитать тазами облака, и начал медленно заваливаться на спину.
— Земеля-я! Станичник! — заорал хорунжий и, по-орлиному растопырив руки, кинулся к Ванееву.
Снова хлопнул выстрел, на этот раз из другого окна, и хорунжий с растопыренными руками и распушенными по-кошачьи усами полетел на тело своего товарища. Анненковцы, столпившиеся посреди площади, кинулись врассыпную — понеслись, будто черные кони, во все стороны, на ходу хватая оружие. Кто-то из них на бегу выстрелил в открытое окно, оттуда ударил ответный выстрел, и снова — попадание. Один из гостей, юный казак с новенькими красными погонами, увенчанными вензелем «А», вскрикнул надорванно и круглым колобком покатился по земле.
Затеялась перестрелка. Шла она недолго — минут пять. Но и этого было достаточно, чтобы на подоконнике одного из окон первого этажа здания Комуча осталось лежать тело дежурного офицера, а среди аиненковцев появился раненый — толстый бровастый подхорунжий с красным лицом и хриплым, как у Бармалея, голосом.
Лежа посреди площади, он громко и хрипло стонал.
На анненковцев, оставшихся на площади и взятых на мушку, из боковой улочки вынесся казачий разъезд.
— Кто такие? — поигрывая шашкой, грозно спросил начальник разъезда — сотник со шрамом, плоско припечатавшимся к правой щеке.
— Приехали от атамана Анненкова.
— Гости, значит, дорогие... — Сотник трубно чихнул. — А пошто на флаг наш позарились?
— Так ведь красный же! Ну и подумали — большевики решили над нами поиздеваться — флаг свой вывесили...
— Устроили тут побоище.— Сотник посмотрел, как солдаты из караульной роты стаскивают с подоконника убитого офицера. — Сдайте оружие, и пошли разбираться!
— Оружие мы не сдадим.
— Это почему же? — Сотник демонстративно вытянул из ножен шашку, затем с резким металлическим стуком загнал ее обратно.
— Боимся, — признались анненковцы. — Без оружия вы нас перестреляете как кур.
— Мы вас и с оружием перестреляем... Но в данном разе слово казака даю — не перестреляем! Но ежели не сдадите свои пистолеты, тогда я за исход не ручаюсь. — Сотник вновь вытянул из ножен шашку и со стуком загнал ее обратно.— Не только перестреляем, но и порубаем!
Подъесаул, который вел с ним разговор, нехотя нагнулся и положил к своим ногам маузер.
— Ладно, сотник, я вам верю.
— Вон сколько народу положили и хотите без разбирательства уехать? Так не бывает.
— Да это наши лежат, наши, это вы наших положили. — Подъесаул повернулся
— А вернут нам его? Ведь револьверы ныне больших денег стоят.
— Вернут. Уверен — вернут, — убежденно произнес подъесаул.
Узнав об истории с флагом и перестрелке, Каппель лишь покачал головой:
— Началось!
Полковник Петров, прибывший из Самары на фронт рассказавший ему эту историю, болезненно подергал плечом:
— Более глупой ситуации представить себе невозможно.
— Флаг нам надо менять. Чем скорее — тем лучше.
Каппель продолжал атаковать Самару с предложением заменить красное комучевское полотнище на полосатый Георгиевский флаг, но всякий раз получал отказ. Единственное, чего ему удалось добиться — это чтобы части, на счету которых имелось несколько побед, были награждены Георгиевским стягом. Части эти теперь использовали стяг вместо знамени — ходили с ним в атаку. Офицеры все больше и больше ненавидели Комуч — недовольство его начало носить уже открытый характер, и только авторитет Каппеля сдерживал их от публичных выступлений.
— Потерпите немного, — говорил офицерам Каппель, — скоро все должно измениться.
Он душой своей, мышцами, нервами, сердцем чувствовал, что изменения эти произойдут очень скоро. Это связано будет не только с победами, но и с поражениями.
Полк, в котором находилась рота поручика Павлова, снова передвинулся на восток — предстояло взять очередной уездный город — тихий, пахнущий рыбой, солью, мореным деревом, гасящим запахи и рыбы и соли, пахнущий также ладаном и лекарствами — в этом городе находился небольшой заводик, производивший из целебных трав разные снадобья.
Встал вопрос о раненых — куда их деть? Полковник Синюков приказал:
— Тех, что лежачие, — оставить на месте под присмотром фельдшера, тех, кто может встать в строй, пусть отправляются в строй!
— Павлова решено было оставить, но Варя воспротивилась.
— Нет, нет и еще раз нет! — сказала она.
— Почему? — удивился доктор Никонов.
— А если на этот город налетят красные во главе с этим самым... с пауком?
— С Троцким, что ли?
Троцкого на карикатурах тех лет часто изображали в виде паука, пытающегося сдавить в своих цепких длинных лапах всю Россию (Россия на карикатурах, кстати, изображалась в виде большой беспомощной мухи). Слухи о том, как лютует председатель Реввоенсовета, доходили и до белых — и белые сочувствовали красным, вот ведь как.
Варя кивнула:
— С ним.
— Никаким Троцким здесь не пахнет и пахнуть не может, — убежденно проговорил Никонов. — А поручик отлежится в тиши, в покое, молочка парного попьет вволю и догонит нас, Варя. Тут коровы вот какие отъевшиеся ходят, трава растет даже на тротуарах.
— Нет-нет. Нет и еще раз нет. — Варя уперлась — не свернуть. — Я не оставлю его, Виталий Евгеньевич.
— Но поймите же, Варя, это неразумно. Если мы повезем Павлова дальше, то просто-напросто сделаем ему хуже — мы растрясем его на телеге. А так он быстро поправится.