Если так рассуждать... (сборник)
Шрифт:
— Не слышу! — крикнул Чичигин сквозь хохот. — Да сядьте, не мешайте!
И тут он с удивлением заметил на лице гражданина слезы.
— Вы можете замолчать? — прокричал гражданин. — Что вы за нелюди? Не смейте!..
В Чичигине разом будто что-то выключили. Он растерянно улыбнулся и развел руками. По берету реки побежали жители разбуженного муравейника. Зрители вставали, зажегся свет, все кончилось.
На выходе Чичигин запутался в толпе и отстал от своих. Он заворачивал за угол, когда его заметили и закричали вслед, что надо проводить
Чичигин не оглянулся. Почему-то ему все время представлялось, как утром он выражал радость по поводу усиленной квартальной — всем лицом, руками и даже отчасти фигурой. Эта картинка вертелась и вертелась в уме, словно дубль за дублем неотступно снимали какую-то важную сиену, а она не получалась, выходила фальшивой и наигранной.
Чичигин шел домой и чувствовал себя так, будто обокрал кого-то.
Ночные разговорчики
Кромешная тьма. Колкий осенний дождь. Далекий шум, гул, частый ритмичный перестук. Это приближается поезд. Он все ближе, он уже рядом. Вот он мчится, колотя колесами, пассажирский поезд № 1003.
Черны окна. Спят, спят пассажиры, дрыхнут, мерно и согласно кивая головами, — смотрят беспокойные железнодорожные сны.
Темное тесное купе. Окно двойное, толстое, закупоренное наглухо. Стучат, стучат колеса! Глубокая ночь, покой. И происходит такой разговор…
— Послушайте! Есть тут кто-нибудь? Храпят… Товарищ! Товарищ! Да проснитесь вы! Ч-черт, головой стукнулся…
— А? Как? Вам кого? Кто тут?
— Извините великодушно, маленькое дельце… Я здесь, в ногах у вас. Чуть повыше, на третьей полке…
— На багажной, что ли?
— Да-да, на багажной…
— Чего не спится на багажной? Спать надо, полуночник!
— Еще раз простите, у меня к вам дельце есть. У меня, видите ли, часы остановились. Время не подскажете? Уж вы извините…
— По пустякам людей тревожите! Полтретьего время. Угомонились? Спите давайте.
— Полтретьего? Это сколько же нам еще ехать?
— Сколько надо, столько и есть. К рассвету доберемся. Еще часика четыре лету. Если грозы не будет. Спите.
Долгое молчание. Потом на багажной не выдерживают.
— Простите, еще раз потревожу вас… Кажется, вы сказали — лету? Я правильно понял?
— О господи, опять он за ногу… Ну, сказал, ну, лёту, чего всполошились? Давайте на боковую. И не дергайте меня за носок!
— Да уж, носки у вас, прямо скажем…
— Вот и не касайтесь. Какие положено, такие и носки. Вы, случайно, не текстильный институт кончали?
— Нет, не текстильный, почему это текстильный, с чего вы взяли, вовсе нет, ничего подобного… Значит, лёту?
— Лёту, лёту… Летим — вот и лёту. Ехали бы — стало быть, езды. Шли — ходу. Могли бы и потолковее быть. Вы не текстильный, случаем… А, да, спрашивал уже. Спим!
И опять долгая-предолгая пауза. На третьей полке что-то бормочут, переживают.
— Послушайте, я так не могу! Объяснитесь! Вы утверждаете, что мы летим на самолете. Так или нет?
— По-новой
— Мы летим??!
— Фу, вы потише там, на багажной! Совсем очумели? Не чувствуете разве? Летим, точно. Высоко-высоко.
— А отчего темно так? Почему света нет?
— Темь, действительно, глаз выколи. Высоко забрались — потому и темно.
— Какой самолет, отвечайте сию минуту! Я в командировке, по срочному служебному делу. Я должен знать всю правду!
— Взрослый человек по голосу, а как ребенок, ей-богу. Вы, часом, не текстильный…
— Не текстильный, не текстильный, хватит о текстильном! Какой это самолет, марка?
— ИЛ-62, сами не видите? Вы лучше скажите, вот взять, к примеру, ацетатный шелк…
— Как?
— Ну, ацетат, по-нашему. Это же ведь дрянь, а не ацетат, вы гляньте сами! Одни цветочки чего стоят. Ацетатный шелк, он, мил-человек, должен быть не таким, на то он и призван так…
— Ах, да отстаньте вы от меня со своим шелком! Расстроили вы меня, черт дернул к вам обратиться. Надо же, мы, оказывается, летим на ИЛ-62! Мне нельзя так сразу. У меня все рассчитано по часам — прием лекарств, питание…
— Вы там не шебуршитесь! Попутчик липовый. Правда глаза колет? А билет у вас имеется? Ась? Не слышу!
— Надо же, вот напасть, иевезуха, просто невезуха…
Стучат колеса. Слышно, как по коридору вагона, ворча, пробирается какой-то пассажир, тоже, как видно, полуночник, — покурить в тамбуре. На багажной полке начинают смеяться. Сначала тихо, потом все смелей, совершенно открыто и безбоязненно.
— Хе-хе-хе, вы однако… ах-хах-ха… хороши! Разыграли как, рассказать кому — не поверят! Хр-хр-хох… Купился, купился, как мальчик! Шуточки у вас, ых-хы-хых…
— Шуточки? Есть тут один шутник-шутничок, да не я… Насчет билетика как же будет, гражданин? Не ответили! Есть ай нет? Или стюардессу позвать? Так я мигом. Эй, багажная полка!
— Текстильный, говорит, не кончали… Алло, мы ищем таланты…
В разговор внезапно встревает третий голос, четкий и дисциплинированный:
— Вы, текстильщики! Хорошо наорались! Завязывайте, кому говорю! Еще два слова — утром жалуюсь лично капитану. Не теплоход — цирк! Голова от качки раскалывается, еще эти тут…
— От какой-такой качки, чего болтаешь?
— Да, объясните. Какую, собственно, качку вы имеет в виду?
— Боковую, какую еще! И носовую. Дифферент на корму! Болтанка душу вынимает.
— Слышь, мил-человек, ты на чем летишь-то? На пароме, что ли?
— Не лечу, а иду. Идем! На теплоходе. А вы что же, на дирижабле хотели?
— На самолете, голубок. Ты, часом, не рехнулся там?
— Пожалуйста, не путайте его, ради всего святого! Опять вы со своим самолетом. Товарищ, товарищ! Вы слышите? Мы едем на электричке. У меня сезонный билет, мне на службе дают. Бумаге, надеюсь, вы верите?