Если я буду нужен
Шрифт:
– Ты чего? – удивился он. – Опять испугалась?
– Не знаю, может быть.
– Да это блаженной бабка! Такая же долбанутая! – Он покрутил пальцем у виска. – Яблочко от яблоньки.
Отчего-то стало противно, Алина отдернула руку. Но тут Игорь обнял ее за плечи, и мир покатился с горки – вдаль, за холмы и реки, туда, где цветут яблони и птица зяблик поет свою чистую песню.
Климова в вестибюле уже не было – непутевый папа наконец-то приехал за ним. Игорь посадил Алину на скамейку, а сам побежал к Святогору – отдать лекарство и отпроситься домой.
– Сегодня вместе
Алина не спорила.
Она думала о том, что Женя совсем, совсем одна. Ни папы, ни мамы. Бабушка – вот такая, с трескучим голосом и мерзлыми глазами, конечно, не в счет. Женю не любят в классе, обижают на физкультуре, даже некоторые учителя смотрят на нее косо. А она живет. Каждое утро встает, умывается, надевает простенькое платье, приходит в школу. Там слушает насмешки, после возвращается домой, но даже дома ее некому защитить. У Алины хотя бы есть мама. С ней можно посидеть рядышком, поболтать – пусть о ерунде, не о главном, но зато вслух. Даже поплакать можно, без истерики, чтобы не напугать. А с кем болтает и плачет Женя? Сама с собой?
Хор в актовом зале помолчал немного и снова разлился многоголосьем. В подсобке уборщица уронила ведро, и оно с грохотом покатилось по полу. Со стенда на Алину угрюмо посмотрел Павел Петрович Хасс. Кто-то подрисовал ему фингал, и от этого он стал еще страшнее. Если бы у Алины был отец, пусть даже безголовый, как у Климова, все шло бы по-другому. Он бы забирал ее из школы и вел за руку домой, и никакие хассы не крались бы за ними в темноте. Но отец сбежал от мамы, когда Алине исполнился год, а потом и вовсе уехал из города. То ли за новой жизнью, то ли за новой дочерью. Старой, уже ненужной дочери оставалось лишь надеяться, что он вернется. Все ведь когда-то возвращаются. Даже Хасс, как сказало Кирино радио, сел в поезд и приехал. Не вернется только Женин папа, и Женя знает, что ждать его не имеет смысла.
Фонари на Куйбышева горели через один. Из черноты на свет вытекали островки травы, листья, смятые окурки, иногда – лица, чаще усталые или злые. Жимолость плотным забором стояла вдоль домов, щетинилась, тянула кривые руки, цеплялась за куртки. Там, за месивом кустов, слышались грубые голоса, хохот, женские взвизги. Но все это не касалось Алины, потому что рядом с ней шел Игорь и в глазах его плясали голубые искры. Кленовый букет, буро-желтый, с запахом легкой горечи, чуть царапал лицо. Алина смотрела поверх листьев на ровные линии уха, шеи, светлых, недавно стриженных волос и пьянела все сильнее, хотя понятия не имела, как это – пьянеть.
– А домой-то не хочется. – Игорь потянулся и вопросительно посмотрел на Алину.
– Не хочется, – согласилась она.
– Тогда гуляем?
– Ну… да.
Это первое «да» было таким тихим и неуверенным, что Алина сама себя не услышала. Но Игорь все понял, взял ее за руку и повел в темную улочку со слепыми окнами домов. С каждым шагом отдалялись голоса, сумерки становились гуще, и крепче сцеплялись пальцы, сильные, горячие – с холодными и тонкими, как птичьи лапки.
У пивной будки с косым подоконником они остановились. Мяукала кошка – грустно, будто жаловалась, в канаве булькала вода, старый вяз ворчал и ронял дождевые брызги.
– Не бойся, – шепнул Игорь.
И снова – змеи, ползущие по спине, но теперь знакомые и
– We will we will rock you! – грянуло у Игоря в кармане.
– Вот черт! – Он отпустил Алину и вытащил орущий телефон. – Алло! Да, пап! Нет, пап, я еще не дома. Ну догадайся, почему! Скажи маме… ладно, ладно, сам скажу…
Голос Игоря был гулким, словно затертым. Темнота забирала его, рвала на кусочки, прятала по углам. Алина не слышала слов, только оттенки – раздражение, нетерпение, обиду. Стало ясно, что вечер испорчен. Но Алине не хотелось в это верить, и она нарезала широкие круги, согреваясь и надеясь на продолжение.
– Отец чудит, срочно домой требует. – Игорь, хмурясь, смотрел мимо. От прежней нежности не осталось и следа.
– Пойдешь?
– А что мне остается. Давай до угла вместе, а потом разбежались.
– Как разбежались? – Алина тревожно огляделась. – Темно же, я… не могу без тебя.
– Не дури, а? – Игорь начинал злиться. – Тут идти минут двадцать, до проспекта – вообще пять.
– Ладно, я поняла, – сдалась Алина.
Игорь кивнул, развернул ее на сто восемьдесят, легонько подтолкнул. Но обнять – не обнял и за всю обратную дорогу не сказал ни слова.
Как только Алина осталась одна, улица схватила ее, сжала в объятиях, окунула в чернильную тьму. Слева разевал мутную пасть пустырь, справа щерился забор – невысокий, деревянный, с рекламными заплатками. Из-за него выглядывали краны с яркими точками на макушках. Фонари светили впереди, на проспекте, а здесь, у Алины, все было контурным, тусклым, будто вовсе не живым. Никто не шел ни навстречу, ни сзади, и это значило, что ей придется выплывать совсем одной.
Лямки рюкзака резали плечи – Алина набрала в библиотеке книг, простых, почти детских, с крупным шрифтом и героями, которые не душат на темных улицах. Книги, пока не прочитанные, радовать не спешили, тяжелили, тянули мохнатыми ручками вниз. Ничего, пусть так. Отвлечься, не думать, не слушать – просто переставлять ноги и смотреть вперед, туда, где горит свет, ездят машины и спешат по своим делам обычные люди.
А потом она услышала, что сзади кто-то идет, шаг в шаг. Сразу намокло под грудью и зубы больно прикусили язык. Шххх – подсохший Игорев букет разлетелся по асфальту. Алина остановилась, сдернула капюшон, сделала вид, будто роется в карманах. Прислушалась – тишина, лишь гудит вдалеке засыпающий город. Пошла, и снова – туп, туп, туп.
А если это – он, тот самый? С косой ухмылкой, тусклым взглядом и пакетом, в котором нельзя дышать. Идет, не скрываясь, пыхтит, топает, потому что здесь, в сизой глуши, он в своем праве. И остается только одно – ждать, когда жесткие руки сцепятся у тебя на горле.
Алина резко обернулась. Метрах в шести кто-то стоял. Не Хасс – этот был худой, высокий и, кажется, длинноволосый.
– Привет, – сказал он и осветил себе лицо зажигалкой.
– Зяблик! – закричала Алина. – Зябличек, ты!