Если я исчезну
Шрифт:
– Алло? – Звук его голоса звучит для меня неожиданно, несмотря на то что это я ему позвонила. – Алло? – повторяет он, когда я не отвечаю. Наверное, думает, что ему сейчас снова что-то будут втюхивать, а он сможет отыграться на продавце.
– Это Сера.
– Опа. Какого черта? Не думал, что ты снова позвонишь, – говорит он так, словно я была девушкой на одну ночь, с которой все пошло не туда. Хотя, возможно, так оно и было.
Я растеряна и не знаю, как начать разговор. Первый порыв – начать с «Я просто звоню тебе на тот случай, если со мной случится что-то плохое», но, думаю, это прозвучит безумно, так что я говорю:
– Просто звоню узнать, как дела,
– А-а-а, ага, отлично, Лос-Анджелес, все дела. Дом хороший.
– Здорово.
– А у тебя как дела?
– Я нашла работу.
– Работу? Кто же тебя взял?
Вот спасибо.
– Работа на гостевом ранчо, с лошадьми и уборкой.
– Я тебя почти не слышу. Ты шепчешь, что ли?
– Работа, говорю, с лошадьми.
– О. Не знал, что ты ездишь верхом.
Он совсем меня не знал.
– Место находится недалеко от Хеппи-Кэмпа, в Северной Каролине. Называется «Ранчо Фаунтен-Крик». – Я хочу, чтобы он запомнил названия, но не хочу, чтобы понял это. – Пока не видела ни фонтана, ни ручья [23] .
23
Фаунтен-Крик – игра слов от англ. fountain – фонтан и creek – ручей.
– Ха-ха, а смешно.
Он резок и груб – настоящий лосанджелесец. И мне кажется, что все время, что мы были вместе, я просто играла какую-то роль. Играла так самоотверженно, что теперь не осталось ничего. Я теперь оболочка женщины, которая работает с лошадьми и моет окна, словно психически нездоровый человек между нервными обострениями. И, наверное, мне стоит рассказать бывшему мужу, что я приехала ради тебя, в поисках тебя, что я не сошла с ума и у меня не сдали нервы – я героиня историй без героя. Я защитница всех забытых людей. Я на передовой в некоем роде.
Вместо этого я говорю:
– Ага, такой вот нежданчик.
Это было его любимое слово, но не думаю, что люди еще используют его.
Он фыркает.
– Прости. Просто это так странно. Насколько я помню, ты даже не могла приготовить себе ужин, а теперь вдруг поехала по побережью на север и нашла работу на ранчо? Без обид, но все это смахивает на один из тех чокнутых подкастов, от которых у тебя крышу сносит. Ну типа, я вот думаю, не похитили ли тебя или ты рехнулась вкрай и сбежала?
– Это и есть один из тех подкастов.
– Эм. О’кей.
Я говорю вполголоса, торопливо. Звука квадроцикла твоей матери не слышно, поэтому я думаю (или даже знаю), что вокруг никого нет, но не чувствую этого. Из-за какой-то особенности рельефа местности все здесь ощущается рядом, каждый звук отдается эхом, каждый блик света преломляется. Я пытаюсь сдерживаться, но не могу и в нервном экстазе выплескиваю все:
– Я черт знает где. Городок когда-то назывался Отмель Убийств, и он… Телефон здесь не ловит в радиусе двух с половиной часов. Полиции тоже нет. Доехать сюда можно только по извилистому серпантину, который вьется по горному склону вдоль реки, большой реки, реки Кламат, а она бежит так быстро, что тела выбрасывает на берег только после того, как их вынесет в океан.
Длинная пауза.
– Какого хера, Сера?
– Здесь потрясающе. Реально, я никогда не видела ничего подобного.
– Звучит опасно. – Пауза. – Особенно для тебя.
Тон его голоса изменился,
Он не любит меня (не хочет любить меня), но я ему не безразлична, поэтому я говорю:
– Это работа. У меня есть работа. Это ведь хорошо.
Я не спрашиваю его, есть ли у меня выбор. Не говорю ему, что, прозанимавшись здесь твоими поисками всего ничего, я уже чувствую себя более живой, более нужной, чем когда бы то ни было с ним. Когда я теряла себя. Я вообще не говорю ему о тебе. Мне понятно, что это будет уже слишком. Ведь вполне возможно, что я добровольно иду на место преступления, и набор УПК может быть очень кстати.
– Знаешь, когда люди говорят, что изменят свою жизнь, это не значит, что все изменится в одночасье.
Мне хочется сказать ему, что он не понимает. Что это мое предназначение. Ты бы поняла, но он не сможет. Теперь мне понятно, что весь прошлый год, все то время, когда я не могла выйти из дому и проводила время, лежа в кровати и слушая тебя, – все это было лишь подготовкой. Ты подготавливала меня, и все то время, когда я думала, что пропала, оказалось очень важным, не прошло впустую. Потому что теперь я здесь, и все складывается одно к одному идеально, как во сне; как в тех снах, которые снились мне, когда я засыпала под твой подкаст. Это «Убийство, Пропажа, Сговор», а я – героиня. Я иду по следу, и я найду тебя. Я докажу своему бывшему и всем остальным, что я не пустое место, что все то время, когда я казалась никем, было лишь подготовкой к Этому.
Я сдерживаю те эмоции, которые переполняют меня, и ничего не говорю ему. Пока я ему ничего не скажу. Он недостаточно мне доверяет. Он решит, что я сошла с ума, что стала сбрендившей старухой, которая взвалила на себя непосильную ношу, так что я беру себя в руки и сосредотачиваюсь на деталях:
– Я ездила на лошади сегодня. А теперь мою окна. Я делаю хоть что-то, и это хорошо.
Пауза затягивается и порождает другие. Я вижу их все, выстроившиеся в ряд. Он вздыхает:
– Что ж. Ты могла бы помыть наши окна.
Не знаю почему, но меня это задевает. Я выбрала себе эгоиста, полюбила его и попросила не быть эгоистом. Даже сейчас я хочу, чтобы он помог мне, чтобы думал обо мне, чтобы понял, каково это – быть женщиной в мире мужчин.
– Я перезвоню через неделю, – говорю я. – А если нет…
Я хочу намекнуть, что это будет значить, что что-то случилось. И в таком случае ему стоит позвонить в полицию. Но это выглядит как манипуляция. Будто я нарочно держу себя в заложницах, чтобы заставить его беспокоиться. Я понимаю, что позвонила не тому человеку. Так что я просто говорю:
– Я на ранчо в Фаунтен-Крик, недалеко от Хеппи-Кэмпа.
И надеюсь, что он запомнит это. Если я исчезну.
Мои родители не отличаются особой требовательностью – они никуда особо не звонят. Они вообще из той категории людей, с которыми ничего и никогда не происходит. Мир может пылать, бомбы могут взрываться, и даже если появятся четыре всадника Апокалипсиса – мои родители ничуть этим не обеспокоятся. Мой отец будет продолжать смотреть традиционный семейный кабельный телеканал «Холлмарк», а мама не сможет оторваться от еженедельного судебного реалити-шоу «Дэйтлайн». Я заканчиваю разговор с ними и кладу трубку, в который раз задаваясь вопросом: что за глубокая внутренняя червоточина делает людей настолько скучными и посредственными?