Если женщина просит
Шрифт:
– Я тут часто бываю, – распространялся Леонид. – Вввас как зовут? Аля? Юля? А, ну да… Аня. Так вот, Анечка, я что-то тут тебя раньше не видел. Бывал я тут… бывал. И этим, которые у дверей, на чай давал частенько. А они у вас какие-то небля… е-бля… ебла… н-н-н… небла-го-дарные! – наконец-то удосужился выговорить Леня. – А как вы относитесь к Конституции Анголы? Никак, да? Ну тогда, это самое, послание святого апостола Павла к коринфянам. Не читала? Нет? И прррравильно! Я его кажнн… кажный раз когда с амвона… вона… вон аннно што!
Словесный понос толстячка был перекрыт, как некая украинская река –
Немедленно после того, как была распита первая порция заказанного напитка – толстяк не распробовал, какого именно, а Ане было все равно, – он повел сбивчивый и перескакивающий с пятого на десятое рассказ дальше:
– Был у меня один коллега… Он у вас тут часто бывал. Афоня Фокин… он года полтора назад уволился из Воздвиженского собора, попом там был, как я вот сейчас – на его месте. А я тогда дьяконом был.
– Так ты что, священник? – произнесла Аня, и на ее лице появилась бледная улыбка. – А мобильник, это что – прямая связь с господом?
– А то! – торжествующе ухмыльнулся тот. – В храме я зовусь отец Никифор, а в миру м-м-м… в общем, так я Леня Никифоров. По паспорту. Хотя бьют-то не по паспорту, а ниже пейджера. Баба с возу – потехе час… не, не туда я что-то. Про что я говорил, а… Катенька?
– Про Фокина какого-то, – отозвалась Аня.
– Ну конечно! – обрадовался отец Никифор. – Про него, родимого. Так вот, как-то раз мы с ним, это самое, пришли сюда. Ну, выпили немного. А потом, значит, халдеям местным почему-то не понравилось, что Афоня выворотил с корнем этот… шест, вокруг которого девчонки крутятся. Ба-а-гатырской силы был мужик! А этим вашим не понравилось. Ну, нас отсюда попросили, мы, естессно… ик!.. ни в какую. – Чудо-священничек закатил глаза к потолку, вероятно, призывая господа и всех ангелов его, что так оно и было и что нельзя препятствовать святым отцам на мирской их стезе. – А п-потом вызвали этих… архангелов из вне… вневедомственной охраны. Ну и повязали, м-муссса-а-ара: дескать, дорогие служители культа, п-переусердствовали вы в плане культурного отдыха.
Аня, которой в этот вечер было определенно не до легкомысленных рассказов про пьяные выходки святых отцов, улыбнулась: от этого человека, несмотря на то что он был определенно пьян, веяло чем-то легким, светлым. Своим бормотанием, которое было смешно пересыпано иканием, он словно снимал чудовищное напряжение, скручивающее ее в клубок издерганных нервов. Да, бывают такие… вот такие люди.
Хотя в эту минуту Аня была куда как далека от того, чтобы предположить: среди мужчин попадаются и хорошие люди.
По крайней мере – лучше Дамира.
А отец Никифор продолжал болтать, подливая ей… ну да, конечно, это текила:
– А п-потом нас передали деятелям ППС, то бишь патрульно-постовой службы. Меня просто так посадили в этот… «уазик», а на Афоню… на Афоню наручники надели. Так и записано в про-то-коле: в-в-в… ввиду особо значительных размеров задержанного надеть на него н-наручники.
– И что? – спросила Аня, чокаясь с ним.
– Как – что? – передернул круглыми плечами служитель церкви. – И повезли в в-вытрезвитель. А потом Афоня немножко протрезвел, очухался, разорвал эту цепочку к черрртовой матери, прости меня, господи, грешного… а п-потом выломал
Он выпил еще, а потом добавил:
– Мне тогда еще нос разбили. Но ничего, даже спасибо, что немного кровь спустили. У меня же это… полно… полно-кровие. Пиявки ставлю. Дьячок их в исповедальне держит и мне ставит. Такая меррррзость… дьячок в смысле… а куда деваться?
Он так произнес это «а куда деваться?», что Аня засмеялась почти против воли: все ее существо кричало о том, что нельзя, нельзя ей смеяться, пока она не распутает петлю, затягивающуюся на ее горле, но… ей просто стало невыносимо смешно.
– Вот что, – Леня покрутился, словно видел главный зал «Аттилы» в первый раз. – Это самое, не нравится тут мне. У нас в ризницкой и то лучше жабать. Душевнее. Там икона Николая Угодника так смотрит… отечески… что никакой закуски не надо. А тут этот христопродавец на входе… Леонид. Какой он Леонид?! – Толстяк подскочил на стуле, как будто ему в задницу впилась особо жирная и жадная пиявка из числа тех, что ставил ему в исповедальне мерзкий дьячок. – Афоня бы ему пробил в контрабас… с полным отпущением грехов и… патологоанатомическим освидетельствованием…. уф-ф-ф! – Леня отдышался после чудовищного словосочетания «патологоанатомическое освидетельствование», произнесенного на глубоком судорожном вдохе, и, глубокомысленно закрыв левый глаз, сказал решительно:
– Нравишься ты мне, Оля… Коля… Аня. Поедем отсюда, душно тут. А?
– Куда? Зачем? – протянула Аня. – Разве тебе тут плохо?
– Да, – словно высказывая что-то давно решенное, брякнул отец Никифор. – Я уже хотел уйти, да вот не пускают. Не нравится… не нравится мне. Ты здесь работаешь? А хочешь, я тебя… отпрошу?
– Мы же не в детском саду, чтобы отпрашивать, – возразила Аня, а потом, решив перейти на бархатный призывный тон опытной куртизанки, наклонилась к уху толстячка и медленно проговорила:
– Разве я тебе не нравлюсь, Ленечка?
Эффект был неожиданным: странный мужичонка отскочил от нее, как если бы увидел в углу своей ризницкой клубящегося зелененького чертика с возмутительным плакатом «Долой антиалкогольную кампанию!» Потом посмотрел на Аню сначала левым, потом правым глазом и сказал с максимальной серьезностью:
– Тебе не идет так говорить. Как будто тебя кто-то принуждает так говорить.
«Еще бы не принуждали!» – подумала Аня. Но вслух сказала:
– Значит, не идет?
Но тот уже забыл, что отгружал несколько мгновений назад.
– Идет! – провозгласил он. – Едем в «Белую гору»! Идет!
– Какую «Белую гору»? – недоуменно спросила Аня. – Ты о чем, Леня?
– А разве мы не договорились свалить отсюда и ехать в «Белую гору»? Нет? Ну и память у тебя, Светка!
…Кто бы, о господи, говорил!
– Одну минуту, – сказала Аня. – Подожди, Леня, сейчас я приду. Приду.
Тот кивнул и, захватив здоровенной пятерней наполовину опустошенную бутыль текилы, поднес ее ко рту.