Если женщина просит
Шрифт:
– Что – вот так? – Он недоуменно поднял одну бровь.
– Вот так… работаешь? Стриптизером?
– Да. Так получилось. – Он сказал это не извиняющимся и оправдывающимся тоном, а очень спокойно – даже, как показалось Ане, чрезмерно спокойно.
– А как же… журналистом?
– Что? – Он склонил голову чуть набок.
– Ты же хотел быть журналистом.
Он грустно улыбнулся. Так вот что осталось в нем от прежнего Алешки – улыбка! Мальчишеская, открытая, но тем не менее делавшая его лицо печальным. Наверно, потому, что никогда не улыбались
В этот момент за спиной Алексея нарисовались сразу двое: назойливая девица в топике и педик с лисой на плечах, потрясающий довольно толстой пачкой дензнаков. Он обнял Алексея за шею и пропел что-то, Аня не расслышала – как раз в этот момент взбрыкнула светомузыка, довольно агрессивно бьющая в дымный развал клубного пространства.
– Да пошли вы!
С этими словами Каледин поднялся так упруго и резко, что педик отлетел на руки своего любезного, а толстая девица отшатнулась, бултыхнув увесистыми прелестями под скудным топиком.
Леня Никифоров заморгал на Алексея, кажется, несколько ошалев от прыти танцовщика:
– Э, ты че… столик опрокинешь!
– Леня, это мой друг детства, – сказала Аня, поворачиваясь к попику. – Алексей.
– О как оно! – отозвался святой отец. – Ну, коли так… Пьешь, друг детства?
– Наливай, – сказал Алексей и осторожно опустился на свое место. – Ты Леня, да? Почти тезка.
– И за это тоже выпьем! – поспешил заверить его Никифоров. – За знакомство!
Выпив, Леня немедленно углубился в изучение тарелки с наполовину поглощенным им крабовым салатиком.
– Как же ты оказался в шоу? – спросила Аня. – Ты и танцевать-то не умел никогда в школе. Ты мне как-то раз на дискотеке все ноги отдавил, пока медленный танец танцевали.
– Так то в школе, – сказал он, расправляя атлетические плечи. Куда только девались его прежние тощие плечики и цыплячья грудка! – Сейчас-то все совсем по-другому. А ты… ты купила себе эти… туфли, которые ты хотела. «Карло Пазолини», да?
– Купила. А ты меня что, не видел в них? Я же на выпускной их надела.
– Да ты что, забыла? – произнес Алексей. – Я же тебя с того раза не видел, мы вместе с Юркой Кислым уехали в Саратов. В одном доме квартиры получили.
– Да, я знаю… Юрка говорил, – сама удивляясь тому, как спокойно все это выговаривается, сказала Аня.
– Юрка? Ты что, с ним видишься?
– Да нет. Встретились случайно.
Он кивнул.
– А ты сейчас где, Анька?
– Учусь я. В университете, – соврала она. – Вот как раз журналисткой и буду. Кем ты хотел.
Алексей снова кивнул и налил ей и себе – на этот раз гораздо больше, чем в первый раз, когда разливал Леня Никифоров, ныне мирно прикорнувший в тарелке с салатом и, вероятно, видящий счастливый сон про возведение его, отца Никифора, в сан епископа.
– А у меня не пошло, – сказал Алексей. – Были дела… не поступил я в институт. В армию загремел. А там… там, как говорится, в штабе писарем отсиделся…
– Как в «Брате»? – усмехнулась Аня. – Так я тебе и поверила –
Алексей посмотрел на спящего отца Никифора и ответил – не сразу, после паузы, нехотя, с расстановкой, но все-таки ответил:
– Это… в общем, это длинная история.
– И, наверно, принадлежит к числу тех, о которых ты предпочел бы умолчать? – замысловато спросила Аня и подумала, что сохранила очень хорошую дикцию для девушки, которая выпила за сегодняшнюю ночь, вероятно, тройную или четверную свою обычную дозу.
– Да… да нет, в общем. Расскажу. Позже. Знаешь что? Пойдем в кабинку. Там можно поговорить с глазу на глаз. Как Кутузов и Нельсон. – Алексей нехорошо усмехнулся.
– Почему как Кутузов и Нельсон?
– Потому что у одного не было правого глаза, у второго – левого. Вот и получается – с глазу на глаз.
– А… Леня?
– Пусть тут погреется. Или он что, дорог тебе как память?
Аня равнодушно пожала плечами.
– Мой папаша хотел открыть свое дело, – проговорил Алексей, опускаясь в глубокое кресло. – Как Кислов, отец Юрки. Взял денег взаймы. У Кислова и взял. А тот, кажется, ссуживал их совместно со своим компаньоном… Вайсбергом. Мерзкий такой тип, с таким пообщаешься – поневоле антисемитом станешь.
Анины пальцы, которые держали на треть наполненный бокал, дрогнули, и бокал стукнулся о тонированную стеклянную поверхность столика.
– Ты что, Ань?
– Да ничего, – глухо ответила она. – Просто вспомнила лицо этого Вайсберга. Я его тоже знаю. А ничего, Алешка, что мы сидим в его заведении? Этот клуб принадлежит «Орион-банку». Ты об этом не знаешь, а?
– Как не знать… знаю. Так вот, папаша взял деньги у Вайсберга и Кислова, они тогда уже развернулись неплохо. Не так, как сейчас, конечно, но все равно – крутые были. С Петросяном в близких бегали… Он тогда как раз с шестой ходки откинулся. Слыхала, наверно, о Петросяне? Не который юморист… из «Аншлага». Другой… Андроник Петросян.
– Андроник? Вор в законе?
– Ты и его знаешь? – Алексей снова показал перламутровые зубы в улыбке, которая не понравилась Ане еще больше предыдущей. – Ну и знакомства у тебя, Анечка.
Она передернула узкими плечами, с трудом удержавшись от того, чтобы не наговорить грубостей.
Потому что при упоминании имен Вайсберга, Кислова и Андроника Петросяна жуткий холод поднимался из самой глубины ее существа, с самого дна ее души, где притаился и затих, как затравленный заяц в норе, животный страх. Она не могла победить его, этот страх, а слова Алексея, напряженные, напружиненные, ворошили его, как угли. И тогда из мучительного, тусклого, изматывающего тления, как из умирающего костра, грозилась вырваться вспышка панического ужаса. Дамир, мертвый Юрка Кислов, тусклые рыбьи глаза Ледяного под скупо поблескивающими очками.