Если живет Надежда
Шрифт:
— Если вы мне дадите час, я выучу и сдам.
— Хорошо, Вы останетесь в моем кабинете и будете учить. А я пока пройду в отделение, у меня там работа есть.
Она осталась в кабинете одна, с раскрытой книгой. Было жутко любопытно, потому стала разглядывать все, что находилось здесь. На его столе была брошена ручка — паркер. «А он любит роскошь», — подумалось ей. На полке стояла его фотография с пожилой женщиной, видимо, с матерью. На стене в рамках висели сертификаты о прохождении тех или иных специализаций и повышений квалификации.
Вообще молодой
К тому же она была обладателем скверного характера и достаточно никакой внешности. В этом она была уверена. Ей не доставало женской хитрости и кокетства. Она шла напролом. Говорила, что думает, да и думала именно то, что говорила, и ничего больше.
Единственная подруга осталась в областном центре, откуда сама Надя была родом. В общаге друзья не появились. Были приятели, сокурсники, но не друзья.
Проблема состояла в том, что в слово друг она вкладывала процесс обнажения души. Но не было никого, перед кем она могла бы открыться. Нет, букой и отшельником она тоже не была, просто душа оставалась закрытой.
Соседка по комнате в общежитии закрутила роман, и ее друг торчал у них денно и нощно. Надя не могла заниматься в их присутствии, а уйти было некуда. Не спать ночами у нее совсем не получалось, а тут пропедевтика внутренних болезней, спецпредмет, а уже два дня как книжку в руках не держала. Стыдно было, но плавать и сдавать от фонаря не могла.
Агеев вернулся больше чем через час. Задавал вопросы, она отвечала.
— Надежда Михайловна, мне за дополнительные часы, проведенные в вашем обществе, деньги не платят, так что Вы бы время у меня не воровали больше, не с мальчиками гулять надо, а учить.
— Я не гуляю с мальчиками. Простите, пожалуйста.
— А с кем гуляешь? С девочками? — он резко перешел на ты.
— Так получилось, не выучила.
Он долго говорил об ответственности, о моральном облике будущего врача, о том, сколько сил нужно вкладывать в учебу. Говорил долго, упиваясь собственной речью и своей значимостью.
Но на следующий день она снова не выучила…
— Надежда, останьтесь.
Она осталась, все вышли из кабинета.
— Это вызов мне? Вы прекрасно можете заниматься, где живете?
— В общежитии.
— Проблемы с соседкой?
— Можно и так сказать.
— Понятно, придется вмешаться.
— К чему все это? Она не нарушает режим, все законно до одиннадцати. Не надо вмешиваться, я звонила родителям, они обещали снять комнату.
— Хорошо. Я в отделение, а ты можешь заниматься здесь.
Вот так все началось. Она радовалась, ей очень удобно было учить в его кабинете, и никто не мешал. Он работал тихо, ее не трогал. Только на следующий день предложил чай с пирожными, а еще через день повел в кафе —
А Надежда не понимала, что происходит, ловила его взгляды на лекциях и на занятиях, а потом ревновала, когда он улыбался не ей.
Он часто улыбался не ей, вернее ей почти совсем не улыбался. А ее задевало, очень, до безумия задевало.
Она никак не понимала его линию поведения. Он позволял ей приходить к нему после занятий, позволял спокойно учить, потом долго беседовал с ней, провожал до общежития. Вернее не совсем до общежития, а так, чтобы никто не заметил, что он ее провожает. Но она этого не понимала.
Надя начала говорить как он и мыслить как он, он стал воздухом, которым она дышала, последней инстанцией, истиной, и другой быть не могло.
Ее жизнь замкнулась на Владе и ее миром стал он.
На приручение Нади у него ушло меньше месяца. Сначала это был лишь спортивный интерес — влюбить в себя строптивую девчонку, но потом Влад понял, насколько сам заинтересован ею. Она не была пустоголовой красоткой как обычно. Она интриговала его своей сущностью. Вот так он и попал в собственные, им самим расставленные сети для простушки Нади, как ему казалось вначале.
Он прекратил начинавшиеся отношения с аспиранткой кафедры нервных болезней, на которой, собственно говоря, и работал, а пропедевтика была так, подработкой.
Дома его ждала Вероника. Жена. Влад уже давно не любил ее, но уважал. Когда-то они вместе поступили в аспирантуру. Он защитился, а она нет. Потому что вышла за него замуж. Потому что у нее случились две внематочные беременности с разницей в год. Она помогала ему в работе, была хорошей хозяйкой, а он чувствовал себя виноватым в ее проблемах, да каких ее, их общих проблемах. Она никогда не изменяла ему, изменял он. Оправдывал себя тем, что его первая любовь Алла его сделала таким.
Расставаться с Вероникой он не собирался. Знала она о его увлечениях или нет, сказать трудно. Может, и знала, но мирилась. Потому, что он все равно всегда возвращался к ней. И не день, и не год их связывали, а целых пятнадцать лет. Она пережила с ним все: и защиту кандидатской, и защиту докторской. Она была единомышленником, правой рукой, тылом, и он ценил ее.
Но! Но в его жизни появилась Надя.
Ее родители действительно сняли ей комнату в двухкомнатной квартире, вместе с хозяйкой. Только бабулька — хозяйка квартиры — очень быстро попала под чары молодого профессора тридцати семи лет от роду. Она уходила к соседке, когда они возвращались с института вдвоем.
Как-то вернувшись с работы, Влад застал у себя дома мужчину, мирно беседующего с Вероникой. По возрасту он был почти их ровесник, может, чуть старше. Вероника, бледная и грустная, пыталась успокоить собеседника. На Влада он бросился с кулаками. Мужчина оказался отцом Нади.
— Ей восемнадцать лет, — кричал мужчина. — Как ты, паразит, мог? У тебя семья, что ты творишь? Я добьюсь справедливости, ноги твоей, бабник в институте не будет. Я твою карьеру под откос пущу.
— Да что случилось?