Эспер
Шрифт:
– Вид у них… Жалкий. Тяжело было смотреть, – признался Лоран. – Лица бледные, шинели грязные, рваные, головы обриты… Возмутились, когда им сказали идти в сторону бухты. Комендант попытался успокоить, пообещал табаку и чаю. Они что-то там кричали, я не понял. Потом выдали простыни, мыло и повели. Разделись догола и в воду. Сам видел!
– Догола? – ужаснулась Мадлен.
– Ну да… А потом уж к вам, к «Реми».
Капитан де Берни вопросу не удивился. Скрыть что-либо на острове было невозможно.
– Да, как в прошлый раз. Рядом, в де Ля Круа, – назвал майор ту самую ближайшую к порту бухточку. Летом
– А если дождь?
– Что ж… – неопределенно начал комендант. – Значит, под дождем будут.
«Как в прошлый раз», – повторила Мадлен слова коменданта. Ей и в прошлый раз хотелось задать главный вопрос: за что, за какое такое преступление необходимо было помещать русских в закрытый форт – там еще недавно находились пленные боши. Как же так? Отправить бывших союзников в тюрьму? Но Мадлен не отважилась. И, может, правильно сделала. Потому что, прощаясь вчера вечером, месье де Берни сухо добавил, обращаясь уже официально:
– Не забывайте, мадам, это бунтовщики. Д’Экс – остров, отсюда не убежишь. Здесь они притихнут.
А Мадлен понравились эти здоровенные симпатичные парни. «Разделись догола и в воду! Сам видел!» Она вдруг представила в деталях картину купания молодых мужчин, признавшись себе, что на месте Лорана тоже не отказалась бы подсмотреть. Разгорячив воображение столь недостойными, по ее мнению, мыслями, тихо выругалась: putain [68] . Прижав ладони к лицу, присела на краешек стула, задержала дыхание и со стоном выдохнула.
68
Putain (фр.) – проститутка, блудница.
– Мама, мама, Бастьен описался, – Жюли несла на тоненьких ручках братика. Мадлен, подхватив сонного ребенка, поцеловала его, потом Жюли. Дразнящие видения исчезли. «Боярдвиль» должен был прийти часа через три. Надо поторопиться и позвать помощников, вдвоем с Лораном не справиться.
Как странно… Ему показалось, что он уже был здесь и все это видел: мощную, протянувшуюся на сотни метров фортификационную стену, и песчаную полосу берега, и башни маяка, и редкие кроны деревьев. Он видел эти деревья. Как же они называются? Да, точно: приморские сосны. Не растут у них на Волге такие.
Вспомнил. Павел Жанович объяснял. Не просто объяснял, а еще и рисовал. Наполеоном восторгался. Начнет говорить – уже карандаш в руках. Да-да, Павел Жанович рассказывал что-то про последние дни императора, да только Митька из вежливости слушал. Подумаешь, герой! У них в России свои есть. А теперь вспомнил. Рисуночки такие маленькие, на них – короли, дворцы, замки, крепости. Острова. Вот оно откуда, видение-то. Эх, учитель ты мой дорогой. Бери карандаш, рисуй своего Митьку Орлова, рисуй! Война для него кончилась, как и для Наполеона.
Все.
Поданы швартовы, на причале началась обычная суета. Конвоиры встали по обеим сторонам трапа, прибывшие спускались молча, двигаясь в сторону фортификационной стены. Выстроились неровной шеренгой перед вышедшим навстречу комендантом базы, капитаном месье де Берни. Чуть поодаль за картиной прибытия
– Appel! – прозвучало знакомое уже слово, вызвавшее раздражение в рядах пленных.
– Опять! Да куды мы денемся?
– Хватит считать нас, как баранов!
– Веди давай куда надо. Мы свои права тоже знаем!
– А ну, Афанасий, скажи им! Пусть уже к месту ведут. Не сбежим.
Афанасий Филиппенко, неплохо говоривший по-французски, обратился к коменданту базы, сказав, что люди устали, что все в сборе, формальности излишни и только отнимают время.
– Мы понимаем, почему здесь. Просим относиться к нам с уважением.
При этих словах на бесстрастном выражении лица месье де Берни, слушавшего с преувеличенной вежливостью, едва ли не с почтительностью, показалось легкое недоумение. Похоже, он и впрямь удивился: требовать уважения? Прав? В их ситуации? Но комендант быстро овладел собой, сдержав ненужные эмоции. Безапелляционно, твердым голосом военного чиновника, заверил, что формальности необходимы, и регламент правил содержания военнопленных изменен не будет.
– Вас ознакомят с ним в форте Льедо, где вы будете содержаться. А сейчас вас сопроводят в бухту де Ля Круа, где вам будут выданы мыло и простыни. В соответствии с правилами личной гигиены перед прибытием в пункт содержания необходимо…
Капитан запнулся, подыскивая нужный оборот речи. Назвать принудительную помывку купанием он как-то не отважился.
– …необходимо привести себя в порядок, – выкрутился он, добавив поспешно: – После чего вам выдадут хлеб и чай.
В шеренге прокатилось легкое оживление:
– Табачку бы еще!
– Да ведите, не томите уже.
Д’Экс всегда был любимчиком солнца в регионе Приморской Шаранты, и этот тяжелый день не стал исключением. Пленные направились в сторону берега, тихо переговариваясь, не очень еще представляя, что их ожидает, но уже радуясь короткой передышке и сентябрьскому солнцу. Название бухты Дмитрию показалось символическим: де Ля Круа – Крест Гоподень. Находить неожиданные совпадения научил Жорж Левро, полагавший, что случайностей не бывает, все связано. После двух стопок водки учитель порой ударялся в мистику, искал в своем древнем, «королевском», роду русские корни, утверждая, что «именно поэтому он здесь». А матушка просто верила в приметы.
Ведь хотел же перед отплытием из Ля-Рошель помолиться, божьей милости попросить, а не вышло. И – на тебе! Вот куда Господь привел! Напомнил, что праздник великий близится: Воздвижения креста Господня [69] . Нет, неслучайно, неслучайно. Теперь уж не пропустит.
– Пустыня, ты молитву про крест Господень помнишь?
– Помню, как не помнить.
– Место так называется. Бухта, куда идем.
Пустыня присвистнул, поежившись. Парнем-то он был смелым, а воды побаивался, плавать не любил.
69
Воздвижение креста Господня – Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня, религиозный праздник, празднуется русской православной церковью 27 сентября по новому стилю (14-го – по старому).