Есть на Волге утес
Шрифт:
Проснулась от холода и сырости. Было темно, накрапывал дождь, по сторонам чернели высокие сосны и ели — ехали по лесу. Дорога чавкала грязью, от лошади валил* пар. Савва шел рядом с козлами и ворчал:
— Сам мучится, скотину мучает, нас терзает. Скажи ему — ночевать пора.
К телеге подъехал Илейка.
— Может, и впрямь заночуем, Илья?—сказала Аленка, поежившись.
— Где? Сырь кругом, костра не распалить. Дождь ежли уймется — комары сожрут. А верст через пять деревня должна быть...
— Тогда коню дай передохнуть. Смотри, весь в мыле.
Дождь застучал по листьям
— Говорил вам в кабаке — захватите чо-либо для сугреву,— упрекнул Савва, постукивая зубами.— Не по* слушались. Вот и томитесь от мокроты да холода.
— И еды бы надобно купить,— добавила Аленка.
— А кто вам не велел?— Илья поднял воротник чо-пана.— У меня денег три медные полушки осталось — все за эту таратайку отдал.
Пронзительный свист заглушил слова Ильи. Лес ожил, кругом затрещали сучья, и на дорогу выскочили здоровенные мужики с дубинками, ухватили лошадей под уздцы, окружили телегу. Подскочили четыре парня с копьями наперевес, заорали враз:
—- Смерти алн живота?!
Живота, живота,— сердито ответил Илья и, не вынцмая сабли, раздвинул пихтовые лапы. Его сразу схватили, завернули руки за спину, вытянули саблю из ножен.
— Что же это вы, вши каленые, своих хватаете? Кто 113 внс атаман? Слово надо сказать.
— Ну, я атаман,— к Илье подошел широкоплечий, чуть сутуловатый человек без шапки.
– - Отойдем в сторону. Слово тайное.
Атаман кивком головы приказал отпустить Илью, шагцул в сторону. Разбойники настороженно ждали.
Эй, Федька!
— Тут я!—к атаману подскочил чернобородый горбун.
— Зови'купцов в гости. Живых, не трогать. Делай.
Телегу вмиг подняли, вытащили из глубокой грязной
колец на обочину дороги, лощадь повели под уздцы. Горбун тянул за повод коня Ильи. Окруженные разбойниками, Савва и Аленка двинулись по просеке. Атаман и Илья шагали сзади
Дождь усилился еще больше, нависшие над узкой просекой ветви обдавали путников тучами брызг.
Наконец, вымокшие до нитки, они выбрались на берег речки. Берег был глинистый, крутой, и в нем, будто стрижиные гнезда, были вырыты землянки с узкими входами, завешенными либо рогожей, либо мешковиной. На поляне маячили и шалаши. Илья понял, что ватажники в землянках хоронятся в холод и непогодь, а при гепле спят в шалашах. За шалашами виднелись два сруба с плоскими крышами —один широкий, другой меньше. «Меньший для атамана, широкий для кашеварни»,— догадался Илья. Атаман с Ильей молча пошли в меньший сруб, горбун отнял у Аленки пистоль:
— Далее поедешь — отдадим. А сейчас сушиться и спать. Ты, поп, пойдешь в мою нору, а парубок ваш заночует у кашеварки Насти.
— За что парня губишь, Федя?—крикнул щуплый разбойник и захохотал.— Она же его прибьет!
— Зубы, Теренька, не скаль — атаман велел.
Аленка догадалась — это Илья попросил поместить
ее
Внизу, на прибрежном песке, весело запылал костер. Подошла Настя, женщина лет тридцати, взяла Аленку за руку:
— Пойдем, женишок. Спасибо атаману: и обо мне, сирой вдовушке, позаботился.
В кашеварне гтылал очаг, над огнем висел закопченный котел, дым расстилался под потолком, уползал под застрехами.
— Ну, девка, разболокайся, сушись. Да ты не оглядывайся— знаю я про тебя все. А я пойду, пришлых покормлю.
Настя ушла кормить разбойников. Аленка торопливо разделась, развесила у очага исподнее белье. К приходу Насти белье высохло, Аленка согрелась и сушила кафтан. После ужина кашеварка положила сена на нары, накрыла шубой, сказала: «Спи с богом»,— и принялась готовить завтрак.
— Может, я помогу?—сказала Аленка.— Я всю дорогу спала —сон не идет ко мне.
— Помогай, коли так,— согласилась Настя.— Жер-ново покрути, мучицы сделай. Тяжко мне одной. Такую ораву дармоедов накормить надо. И поговорить по-бабьи не с кем.
— А мужики не помогают?—спросила Аленка, прокручивая жернова.
— Ну их, жеребцов. У них одно на уме...
— Силой тут тебя держат или как? «
— Нуждой,— Настя залила воду в котел, присела рядом с Аленкой, принялась подсыпать зерно под камень.— Убежала я от барина в чужой придел, полюбила своего Петрушу, да и поженились мы с ним. А чтоб ты знала — беглую жонку закон велит вместе с мужем возвращать тому, у кого в крепостях она записана. Мы в крепость итти не захотели, вот и прибились к этой ватаге. А весной Петрушу убили. А мне одной куда деваться?
— Средь разбойников не худо?
— Да какие они разбойники?! Тоже от нужды да беды прячутся, себя кормят. Разве вот атаман... На его душе грех, он дьяка убил. Остальные — все оброчныд мужики. И сбились они в ватагу потому, что жить стало невтерпеж. Сама посуди: деревенька наша малая, не более двадцати вытей2 земли. А оброк князь на нас наложил тяжкий — шестьдесят рублей с полусохи. Где мужику такую великую деньгу взять? Да только ли оброк. А подати? За суд, за ловчий путь, поборы для тиунов, проверчиков да доводчиков. Еще повинности идут: подводные, ямские деньги, стрелецкие деньги, мостовые, пожарные. Долги растут, правеж кажинную осень — ложись, мужик, под батоги. Оттого и бегут люди в лес. И опять же — не век в нетях ходить, надо куда-то приклоняться. В деревеньку свою хода нет, вот и скребут мои мужички в затылках. Ты думаешь, почему они вас не тронули? Сказал им твой брательник, что у него письмо от Стеньки Разина есть.
— От Стеньки? Письмо?
— Неужто не знаешь? Давно по земле про того Стеньку слухи ходят. И все его ждут. Наши ждут тоже. Будто собирает он под свою руку все лесные ватаги и поведет он их на бояр, воевод и дьяков. Погоди-ка, девка, у меня, кажись, вода закипела. А я, заболтавшись с тобой, крупу еще не намыла. Сбегай-ка, дровец принеси.
Бросив охапку дров, Аленка сказала:
— Не успеть нам с кашей-то. На дворе светает, дождь перестал.
— Успеем. У моих дармоедов работа ночная — до полудня дрыхать будут.