Есть на Волге утес
Шрифт:
Оглядев бояр, царь поднял глаза к потолку, увидев мух, оживился, вздохнул:
— Ох-хо-хо, до чего дожили! Мух во дворце развели, гляньте, бояре, — они на лики угодников гадят. Был я вчерась у Сухаревой, кучи назема лежат, дрянь везде, оттого и нечисть плодится. Твое дело за порядком во дворе следить, Родион?
— Прости, великий государь. Ныне нечисти в державе много развелось, за ней следить не успеваю. То тут, то там...
— Как у нас седни дела? — перебил его царь. — Говори ты, Никита.
— На дворе пагриарх объявился. И просит
— Иных дел нет?
— Есть, великий государь, -г- спешно проговорил Долгорукий.— Получена грамота от донского казака Васьки Уса.
— Чти сперва ее, — обрадовался царь. — Святитель подождет. Мы его долее ждали.
Юрий Долгорукий развернул свиток, начал читать.
— Титлы опусти. Самую суть вычитывай.
— Пишут те казаки, великий государь, вот што: «На Дону ныне голод, и твою службу цареву нести нам невмоготу. Слышали твой, великого государя, подвиг, просим мы тебя принять нас на службу, где ты, великий государь, нам укажешь. Несли мы к тебе челобиты немногие, но теперь к нам пристали во множестве иные голодные люди, их бы ты тоже, государь, принял бы...»
— А што атаманы думают? — недовольно спросил царь. — Послали такую уйму казачишек.
— Они, государь, пришли самовольно, И в службу нигде их брать не можно. Ибо они не что иное, как разбойники обрелись. Господские дворы разоряют, лошадей, коров и всякую животину отнимают, крестьян подговаривают хозяевам и всякое разорение чинить. Теперь они встали около Упской гати, тульского воеводу Ивашкина чуть не убили.
— Именье Голицина-князя начисто пожгли, — добавил Стрешнев. — Всю приокскую пойму возмутили, в иных деревеньках мужиков совсем не осталось — все ушли к Ваське Усу.
— Где тот Ус ныне? — спросил царь испуганно.
— Здесь, в Москве. Стоит в Замоскворечье, с ним пятнадцать казаков.
— Немедля имать и закрепить в застенке! — торопливо крикнул царь.
— Не советую, великий государь, — тихо, но твердо сказал Долгорукий. — На Упской гати теперь не одна тысяча, им до Москвы сутки ходу, а нам полки собрать не успеть.
— Чего ждать будем?
— Я вот тут, великий государь, ответ самовольникам заготовил.
— Говори.
Долгорукий вынул из рукава бумагу, начал читать:
— «Вы, казаки, пришли ныне з Дону без ево, великого государя, указу, самовольством. Свою братью, беглых людей и холопий, и слуг боярских, и жон их и детей к себе ныне позвали, и с ними уездных людей разоряли, и всякое насильство чинили. И великий государь огневался на вас зело и сказал, что в полках здешныих без нужды служить негде. И указал вам великий государь настрого, тем, которы донцы—на Дон, а всех людей, которые збежали из полков же и из городов, и также боярских холопей и крестьян, всех отпустить без остатка. За ослушание, если будет, государь вас станет сажать по застенкам, ссылать в Сибирь, а зачинщиков карать смертью».
— Ослушаются они, — заметил Одоевский. — Им ныне деваться некуда, на Дону их тоже не помилуют.
— Беглых выдать они не посмеют, — заметил
— Да и не смогут.
— Что же делать? — Сонную скуку с царя сдуло словно ветром.
— Казаки, великий государь, без круга ничего не решают, пока они совет будут творить да еще к тебе грамоту пошлют — к тому часу мы два полка соберем.
— Какие?
— Полк Матвея Кравкова здесь, полковник Жданов с воями здесь же, а войско князя Борятинского, недавно к Белгороду ушедшее, вернем. Всего будет у нас три с лишним тысячи с пушками, мушкетами и коньми.
— Кого над ними поставим?
— Если, государь, позволишь, я сам пойду, — Долгорукий приложил руку к груди.
— Ты, князь Юрий, в Москве надобен. Может, Юрья Борятинского?
— Молод зело, не справится, — заметил Трубецкой.
— Не скажи, князь, — возразил царь. — Поляков он бил отменно. Я как счас помню, он с князем Урусовым под Вильно и Брестом отличался.
— Спесив и жесток, — сказал Воротынский. — Со Ждановым и Кравковым не учиниться ему.
— Не в этом беда, — Ромодановский, сжав кулаки, поднял руки над головой. — То и ладно, что жесток. Не он ли под Ковно бил служилых людей и булавой, и кнутом, и плетьми беспощадно. Пусть идет.
— А воеводам всех городов, — царь поднялся с кресла, вперевалку прошел к двери, — от Тулы до Воронежа, включно туда Ефремов, Каширу, Елец, Крапивну, Дедилово, послать гонцов, дабы поднимали все дворянское ополчение. Не дай бог, своевольники сойдутся с Разиным! Ты, князь Никита, моим именем Борятинского отзови, и с ним за усмиренье Васьки Уса ответствуйте. Ясно?
— Добро, государь. На том и порешим.
— А ты, Богдан Матвеич, што молчишь? — царь подошел к Хитрово, раскатал по столу свитки. — Я чаю, на полдня делов приволок?
— Это не к спеху, великий государь. А говорить мне много ли? Мое дело — оружие да казна. Что велишь, то я и выдам.
— Патриарха звать, великий государь? — спросил Стрешнев. — Обидчив он. То и гляди снова на свой Иор* дан укатит.
На лицо Алексея Михайловича снова набежала скука, глаза закрылись, и он, откинувшись на спинку крес« ла, проговорил:
— Истомился я, бояре. Поговорите с ним сами. Что установите — я соглашусь, — медленно переваливаясь с ноги на ногу, вышел.
— Греха боится, — мотнув бородой, сказал Одоевский.
— А может, Никона? — ухмыльнулся Воротынский и кивнул стоящему у дверей стольнику: — Пошли за великим святителем.
— А ты и впрямь молчалив, боярин, —сказал Стрешнев, глядя на Хитрово. — Первосоветнику так, вроде бы, не гоже?
— Не молчалив он. Осторожен, — Одоевский хитро глянул на Богдана, сощурил правый глаз. — Не дай бог, намнут Борятинскому под Тулой бока, он тихонечко государю шепнет: «Не то тебе бояре насоветовали. Надо бы казаков деньгами да посулами от беглых мужиков отколоть и дать бы им службу, чтоб они тех холопов повязали да господам своим выдали. А Ваську Уса звать бы в атаманы. Он бы в струну вытянулся, а...»