Есть на Волге утес
Шрифт:
В священном писании святой апостол Павел изрек: «Мне и бывшим со мною послужили руки мои, и ни у кого я задаром хлеба не ел». Так и вы, пришедшие сюда, руками своими добудете хлеб свой у тех, кто не трудясь, задаром ест хлеб, взращенный вами. Ведомо ли вам, что святой патриарх Никон благословил воина, раба божьего Степана Разина на бояр, дьяков и воевод, и идут под стяги его люди страждущие и обремененные, как во время оно к господу нашему шли.
Савва так увлекся проповедью, что не заметил, как в храм вошли Илья и Мирол. Они тихо пристроились в задних рядах, сняли шапки. А Савва гремел:
—
Раскрылись двери храма, и в проходе появилась Аленка.
Илья и Мирон взглянули на нее и удивились. Они помнили ее совсем иной. Теперь она словно выросла, раздалась в плечах, выпрямилась. Она уверенно сняла с головы шлем, тряхнула головой, густые черные волосы упали на плечи. За поясом у Аленки пистоль, сбоку сабля в дорогих ножнах. Кафтанец знакомый Илейке, тот, что куплен в Касимове. Тогда он был ей чуть великоват теперь же был как раз впору. Широкие плисовые штаны вправлены в сапоги. Твердо ступая по каменным плитам храма, она подошла к Савве, поклонилась, переложила шлем из правой руки в левую, выдернула из ножен саблю. Оглил лась, увидела около себя дьякона, передала ему шлем п, положив саблю на вытянутые ладони, встала на одно колено. Хор запел: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас»,— а Савва, обмакнув кропило в" сосуд, крестно взмахнул им над саблей и торжественно изрек:
— Благослови, господи, оружие сие, даруй, боже, воинству народну и воеводе ого победы над лиходеями и врагами люда черного и обремененного. И слава тебе, господи, ныне и присно, и во веки веков. Аминь!
Хор снова грянул «Святый бс-ке, святый крепкий».
— Ну, отче, смотрел я на тебя нь'пе во храме — чистый патриарх! Куда Никону до тебя.-— Илейка стукнул ложкой по миске, поддел жирный рыбий кусок, отправил в рот.—Как это ты изрек —первые будут последними, а последние первыми.
— Это не я изрек, а господь.
— Все одно больно кстати. А про Никона-то соврал, признайся?
— Ты, Илья, не в свое дело не суйся!—вскипел Савва, налил в ковш медовухи, малость отхлебнул, фыркнул.— Сказано в писании. «Кесарю кесарево — богу бо-гово». Я в атаманы не лезу, ты в проповеди не суй нос Что касаемо Никона, то не ты ли Степану Тимофеичу благословение патриархово из Кузьмодемьянска пересылал.
— Так ты ж, калена вошь, первый ненавистник Никону был.
— Ну и был. А ныне он образумился. Ныне он...
— Ладно, ладно. Все правильно.
— Да не спорьте вы,— Аленка была рада неожидан
ным гостям, она переоделась в сарафан, перевязала волосы алой лентой, хлопотала около стола как радушная хозяйка. •
— Где мне с ним спорить?—Илейка склонил голову к Савве.— Я хочу покорно просить тебя встать над нашим воинством со крестом и молитвой и, ей богу, буду во всем тебя слушаться. Встанешь?
— Нет, Илья, не встану. Ибо пути наши в разные стороны пойдут. Вот гы сказал ранее,
— И поведу. Я за тем и приехал, чтобы и вас туда позвать. У вас сколько душ ныне скопилось? А ну-ка, атаман, ответствуй?
— Вчера было около тыщи. Еще день тут промедлишь, и все запасы монастырские сожрут.
— Верно, атаман. Посему завтра в путь тронемся. Сперва на Кузьмодемьянск, а оттуда на север тремя потоками. Я на Ветлуге погуляю, ты, Алена, на реку Унжу сходишь, а Мирон по Кокшаге пройдет.
— А далее как?—спросил Савва.
— Поднимем тыщ триста, четыреста, а может, и более, а потом на Москву.
— И долго поднимать будем?—Савва прищурил правый глаз.— На дворе осень.
— За месяц, я думаю, обернемся. Нам, главное, клич бросить.
— Плохо удумал, атаман!—Савва выскочил из-за стола, пробежался по келье, встал перед Илейкой,— Тебе, я чаю, ведомо —Разин на низы ушел, второе войско на себя оттянул. Мы мотнем на север, а царь уже рати выслал и всех, кто за волю поднялся, от Танбова до Кузьмодемьянска передушит. А на нас он пули тратить не будет — мы зимой сами с голоду передохнем. Ведь холода, вьюги снежные на носу.
— Ты, отче, погоди!—Илейка тоже выскочил из-за стола.— Сам же сказал: «Кесарево-кесарю». Пусть атаман скажет. Говори, Алена. И помни. Ты одна со своей ватагой много не навоюешь. На коме ты, я знаю, скачешь лнхо, саблей махать тоже можешь, но этого мало. Савва при тебе, но он крестом владеет и более ни чем. Нам вместе надо держаться, помни это. Располземся по сторонам если — гибель всем.
— Ты тоже, \\яъп, не велик воевода. Есаулов себе завел?
— Завел. I
— Круг собираешь, советуешься?
— Советуюсь.
— Вот и мы завтра круг соберем.
— Ты, калена вошь, за атамана не ответствуй. Сам же святой водицей только что ее окропил. Говори, Алена.
Аленка встала, молча развязала котомку, достала кандалы, положила на стол:
— Если бы не железы эти, я, может быть, в атаманы и не встала бы. Меня в Заболотье люди ждут.
— Стало быть, на Темников пойдешь?
— Да. А река Унжа мне чужая. Что я там оставила? Да ничего.
— Ну а люди?
— Они тоже к домам своим стремятся,— ответил за Аленку Сявва.— Средь них все более мордва. Их на север и калачом не заманишь. К тому же нам ведомо: и в Ядрипе, в Арзамасе, в Алатыре и Саранске многая чернь восстала, к ней встречь надо итти. И ежели даст бог, атаман Степан Тимофеич туда же устремлен будет. А твой север спокойный, нетронутый лежит. Погибнете вы там. Иди, атаман, с нами, вот наш сказ.
— Может быть, поп правду говорит, Илья?—сказал Мироп.— Может, до зимы всем нам саранскую черту повоевать, закрепиться на ней и встать на зимовку. В снег да холода и царские рати не воюют. А к весне, глядишь, север поднимем, э?
— -Вижу, у нас у каждого свой резон. Спорить можно до утра. Давайте завтра круг соберем — людей спросим. Наливай, Савва, гостевать будем...
Утром на круге споров не было. Почти все завопили: «Итти на саранскую черту». Илейка и Мпронко уехали удрученные. Просили только об одном — гонцов не жалеть. Если будет тяжко, не раздумывая просить друг у друга помощи.