Есть так держать!
Шрифт:
— Вот и стали мы с тобой, Витя, «безлошадниками», — печально усмехаясь, говорит Захар.
Глава шестнадцатая
КЛЯТВА МОРЯКОВ
Теперь у Вити много свободного времени. Катеров в отряде мало, и они укомплектованы полностью. Ранение Бородачева оказалось тяжелым, его направили в госпиталь.
— Мало утопить катер, — сказал когда-то Бородачев. — Нужно снарядом попасть еще и в каждого матроса. Да и то — несколько раз!
Это было давно, в начале битвы на Волге. И
Витю назначили связным. Он был обязан передавать приказания и поддерживать связь с соседями. Как много нового увидел он! Витя и раньше знал, что на переправах работают и другие тральщики, бронекатера, армейские саперы и речники, но свой отряд был для него основанием, стержнем всех событий. Казалось, не будет его здесь, исчезни он, и некому будет заменить его.
Теперь Витя думал иначе. Однажды он видел, как вернулись с задания бронекатера. Один из них зарылся носом в воду и затонул у самого берега. Матросы выплыли благополучно, сразу убежали на другие катера, и, приняв десант, «броняшки» снова понеслись к городу. Видел Витя и то, как утонул другой катер недалеко от острова, стоящего почти на середине Волги. Десант спрыгнул в воду, выплыл на остров, нашел там оставшиеся еще от половодья бревна, обломки снарядных ящиков, и немного погодя вновь поплыли десантники к городу.
Замаскированные, стоят канонерские лодки. Длинные стволы их пушек вытянулись по направлению к городу. Но вот раздается трель звонка, или, как его называют моряки, колокола громкого боя, — и все мгновенно оживает. К пушкам подбегают матросы, звучат слова:
— Прицел! Целик!
Стволы пушек приподнимаются, замирают и, выплюнув длинные языки пламени, откатываются назад. Тяжелые снаряды несутся к вражеским блиндажам, скоплению танков и пехоты. Разрывов снарядов с кораблей не видно, но все можно узнать от командира, сидящего у телефонного аппарата. Если он улыбается — значит, взлетели вверх исковерканные, опаленные бревна блиндажа, новый вражеский танк превратился в груду железного лома и отправляются с транспортным самолетом в фашистское логово новые стопки писем с траурной каемкой.
Вот как воюет флотилия! Даже Военный Совет фронта прислал ей телеграмму: «Спасибо, Волга!»
Спасибо, Волга!
В лесу, где Вите тоже приходилось бывать, повсюду солдатские землянки, закрытые маскировочными сетями орудия и «катюши». Не одна, не две, а десятки! Все стоит и ждет своего часа. Когда он наступит? Этот вопрос задают и матросы, и командиры. Об этом спорят до хрипоты, спорят перед выходом на задание и после возвращения с него, но в конце концов кто-нибудь неизменно говорит:
— Командование знает.
Многое узнал Витя и о том, что делается в городах и селах, находящихся в нашем тылу. То один матрос, то другой получает письмо из дома, прочитает его, а потом обязательно
Получил маленькую открытку и Витя, Бородачев писал, что лечение его приближается к концу и скоро он вернется на катер, а пока очень скучает о товарищах.
В конце письма была приписка: «Ну, кончаю, Витя. Может, и нет вас по старому адресу, а если ответишь — напишу подробно.
Передай привет всему дивизиону, а Курбатову отдельно. Смотри за пулеметом. Сейчас он заржаветь дважды два может, а смазку густо не накладывай — замерзнет.
Твой друг Захар Бородачев».
Серые тучи громоздятся друг на друга, и падают на землю то снежная крупа, то мелкий дождь. Желтыми блинчиками плывет по реке сало, первый предвестник скорого ледостава.
Матросы отряда собрались в сарае на открытое партийное собрание. Витя проскользнул туда же. На повестке дня два вопроса: прием в партию и о плавании во время ледостава.
За простым обеденным столом, принесенным с одного из катеров, сидит президиум. Лица у всех серьезные. Не слышно обычных шуток, смеха.
В первом ряду сидят Курбатов и Щукин. Капитан-лейтенант — в матросском бушлате (реглан сгорел вместе с одним из катеров), а Николай Петрович — в серой солдатской шинели. Несколько дней назад Щукин вернулся из госпиталя.
Витя как сейчас видит серебристую проседь инея на поникшей, пожелтевшей траве, радостно шумящих матросов и несколько смущенного Николая Петровича. Он тогда хотел видеть сразу всех и, улыбаясь, поворачивался во все стороны, молча жал протянутые руки. Потом подошел Курбатов. Он долго тряс руку боцмана. Для него Николай Петрович, кроме всего прочего, был и старым сослуживцем: вместе восемь лет на одном корабле плавали.
— А к вам у меня дело такого сорта, — начал Николай Петрович, не выпуская руки Курбатова из своей. — Примете или прогоните? Ранение оказалось пустяковым, да вот врачи отпуск месячный дали… Заехал, значит, домой на несколько дней — и к вам. Примете?
— Постой, постой, — остановил его Курбатов. — Почему на несколько дней домой заехал? Ведь тебе месяц отпуска дали?
— А что мне дома делать? Жинка и дети здоровы. На колхоз за заботу о них обижаться не приходится. Повидал — и ладно. Сейчас такое счастье не каждому выпадает… Где же моя совесть, если я буду дома чаи распивать, когда здесь такая заваруха? Вот и пришел…
…Касаясь кончиками пальцев стола, стоит Юсупов. Его немного раскосые глаза смотрят в земляной пол. Юсупов волнуется и от этого торопится, коверкает русские слова, но его слушают внимательно и не перебивают. О себе он говорит скупо. Назвал дату рождения, призыва на флот, и все.