Естественная убыль
Шрифт:
— Так совал просто для проверки: можно с ней работать или нельзя. Вы, гражданин следователь, не делайте из меня паровоза. Статья у всех будет одна, и срок — извините. Я шестью годами обойдусь, мне пятнадцать ни к чему! Все было на равных. Начальники, подчиненные — это по официальной линии, а наше делопроизводство простое: мне моргнули, я кивнул, и вся бухгалтерия.
— Но подпольные деньги распределяли вы.
— Ну, черная касса была у меня, верно. Только кассир — это ж не директор.
— Малоубедительно.
— А я настаиваю, что никто ее не обольщал и не совращал! Вот вы задайте Масловой
— Так я тебе сразу и поддалась? А ты забыл мои заявления об уходе? Я три раза писала, и ты три раза рвал! Забыл, как грозился уволить с волчьим билетом? С такой характеристикой, что никуда не возьмут?
— Сказать все можно, сколько угодно!
— А почему вы ее, собственно, удерживали? Нашли бы кого другого, кто охотней помогал воровать.
— Да она же редкий человек — с огоньком, с творческой жилкой! Где бы я вторую такую нашел?
— Вам непременно с творческой жилкой?
— Даже, извините, глупый вопрос!
Все-таки занятный мужик. Не хочешь, да улыбнешься.
— Зря смеетесь. Чтобы — как вы грубо выражаетесь — воровать, в нашем деле надо прежде работать уметь. Кто не умеет — мигом в трубу вылетит, будь он хоть честный, хоть какой. Если хотите знать, мы всегда шли с перевыполнением плана. Вся наша прибыль — сверхплановый товар!
— Но за счет чего?
— А я вам скажу. За счет умения работать без потерь — раз. За счет высокого профессионального мастерства — два. И за счет постоянной заботы о вкусовых качествах — три. Это ж не секрет: у плохой хозяйки какая-нибудь котлета — хоть выброси, а у хорошей — пальчики оближешь. Маслова — хозяйка хорошая.
— Выходит, Ирина Сергеевна, мы вас тягаем за профессиональное мастерство и заботу о качестве. Как забота осуществлялась на практике?
— В крем доливали воду… Вместо сливочного масла клали маргарин… В некоторое тесто полагается коньяк — лили водку… Искусственно увеличивали припек… Много способов.
Неловко ей, потупилась. Удивительное дело — пройдя кудряшовскую школу, сохранить стыд.
Когда опять осталась со Знаменским вдвоем, передохнула с облегчением, и все тянуло выговориться. Что ж, долго молчала — перед мужем, перед матерью, знакомыми. Знаменский ей не мешал.
— Наверно, был какой-то выход. Но связал он меня этими «премиями», имей, говорит, в виду, ты за них расписывалась!.. И, бывало, все разжигал. Приведет свою девицу и велит показывать, какая на ней шубка, какое белье… Я не оправдываюсь, хочу, чтобы вы поняли, до чего постепенно…
Выход у нее был один: найти другую совсем работу, где волчий билет Кудряшова не имел бы значения. Но на это нужна решительность, воля. И готовность расстаться с даровыми деньгами. Между прочим, мать у нее была продавщица. Правда, в иные времена, когда не обязательно липло к рукам, да и липли-то сравнительно крохи. И все же она ее растила, она выводила в люди, отцом не пахло.
— Вы не представляете, как сначала все незаметно! Вот, например, прибегают: «Ирина Сергеевна, какао-порошок высшего сорта кончился, можно класть первый сорт?» Ладно, говорю, кладите, только побольше, чтобы мне калькуляцию не переделывать. А разве есть время проверить, сколько
— Я — да. А муж что-нибудь понимал?
— Ну, Коля… — улыбнулась нежно. — Вы же его видели — не от мира сего…
— Не сказал бы.
— Да что вы! Большой ребенок, — она мысли не допускала, что муж может кому-то не нравиться. — Я когда второе заявление об уходе подала, то немножко дома объяснила осторожненько. Коля и говорит: ты стала мнительная, издергалась, надо больше доверять людям… И как раз день его рождения, побежала в комиссионку — такой лежит свитер французский! А Кудряшов будто учуял: приносит двести рублей, прогрессивка, говорит, за полгода… и в мое заявление обернуты… Не устояла. До того привыкаешь покупать — это страшно!.. Ночью чего не передумаешь, а придешь на работу — все, как у людей, совещание об увеличении выпуска, в интересах потребителя, наш покупатель, борьба с ненормированными потерями, ваши соображения, товарищ Маслова. Все вроде воюем за правильные лозунги во главе с товарищем Кудряшовым…
Знаменский отключился. Он предвкушал то, что собирался сообщить. Глянул на часы и прервал:
— Ирина Сергеевна, подследственного не обязательно держать в заключении до суда. И я думаю…
Она прижала руки к груди, боясь поверить.
— Господи, неужели возможно?!
Знал, понятно, что обрадуется, но она так рассиялась, таким светом озарилась, что он и сам согрелся в ее счастливых слезах.
— Пожить дома… с Колей, с девочками… наглядеться…
Но это пока было в прожекте. Еще предстояло протащить через Скопина. И закавыка была не в нем, а в Смолокурове, который к Масловой не благоволил. Он увязался вместе идти по начальству и станет, разумеется, гнуть свою линию.
— Только быстро, — сказал Скопин. — Через двадцать минут ко мне пожалует делегация польской милиции.
— Вот справка по Масловой. Я думаю, можно изменить меру пресечения.
Скопин отодвинул записку.
— Вообще-то, арест был необходим?
— Необходим и обоснован.
— Что же изменилось?
— Маслова все рассказала. Если я что-то понимаю в людях, искренне раскаивается. Сердце у нее неважное, часто приступы. На воле следствию не помешает.
— Разрешите, товарищ полковник? — заскрипел сбоку Смолокуров.
— Да?
— Я — против.
— Возражения?
— Маслова — не заштатная фигура. Без нее хищения в «Ангаре» не имели бы половины того размаха. Расхититель ведь не карманник: украл и убежал.
— Михаил Константинович, обойдемся без прописных истин.
Но Смолокуров упрям.
— Разрешите, закончу мысль. Расхитителю бежать некуда. Надо, значит, воровать так, чтобы воруемое как бы не уменьшалось. Вот это и обеспечивала Маслова. Вагон изобретательности! Ее прозвали «наш Эдисон». Маленький пример. Она разработала рецептуру фирменных булочек, на которые шло все то же самое, что на пирожные. А разница в цене — сами понимаете. Со склада продукты выписывали на булочки, отсчитывались выручкой за булочки, а выпускали пирожные!