Эстетика убийства
Шрифт:
Арсен серьезно кивнул и, будто проверяя, достаточно ли я была полезна, осмотрел меня с головы до обнаженных ног.
«О кей! – кивнул он. – Ответ прост. Они сами этого хотят. Я только корректирую их желания. Не каждый знает, что ему нужно. Многие путают искаженное либидо с физиологией. Прежде чем начать, я пару месяцев исследую их мозги. Если там всё в порядке, если там всё осознанно и всё готово к страданиям во имя результата, начинается моя вивисекция. Если всё это блажь, глупость, следствие извращенного видения мира или ошибка… я гоню их в шею. Ни за какие деньги не возьмусь за это».
«Бывают случаи, когда приходят назад, то есть требуют вернуть утерянное?» – я пригнулась к столу, чтобы заглянуть
Арсен кивнул, вздохнул и отвернулся к окну.
«Это возможно?» – добивалась я.
«Нет. Почти никогда, это дорога в одну сторону», – он поднялся.
Я не сдавалась:
«Но почему ты за это взялся? Что, было интересно? Ты тоже немного извращенец?»
Он прошелся по кухне, убрал со стола пустую бутылку и открыл бар. В глубине его стоял джин.
«Будешь?»
«Буду, – нагло ответила я, – в чистом виде».
Арсен кивнул, взял с открытой полки два высоких стакана, наполнил их до половины, один протянул мне, второй взял в руки, повернулся спиной к разделочному кухонному столу, оперся на него, скрестил ноги и ответил:
«Я когда-то сам хотел поменять пол», – ответил он и почти полностью выпил свой джин, залпом.
Я разинула от изумления рот и медленно поставила стакан на стол. Потом я поднялась, подошла к Арсену, неторопливо развела полы его халата и протянула руку. Он почувствовал ее и вздрогнул, улыбнулся несмело. Я отодвинулась от него, аккуратно запахнула халат и опять села на свое место.
«Это ты хотел поменять пол? С ума сошел!»
«Я всё перепутал тогда… я смешал либидо и физиологию. У меня были другие идеалы, милая, – он подошел к своему креслу и, поскрипывая плетенкой, провалился в него. – Потом всё поменялось… один человек, мой учитель в институте, всё мне доходчиво объяснил. Теперь я делаю операции по коррекции пола и веду вполне традиционный для мужчины образ жизни».
«А все же… почему ты хотел этого? Почему хотел сменить пол?»
Арсен опустился в кресло, покрутил в руках уже пустой стакан и ответил, подняв на меня холодные серые глаза:
«Я ненавидел отца… с детства. Я любил мать, безумно. Она была близка мне во всем. Я решил ему отомстить, я не хотел быть таким, как он… я хотел быть ею».
«Вот это да! – воскликнула я и хлопнула в ладоши. – Ты персонаж Хичкока!»
Он вдруг рассмеялся, весело, задорно. Потом поднялся, встал надо мной, непринужденно распахнул халат перед моим лицом, и я поняла, что и этот день, и последующую ночь проведу у него.
Статья у меня получилась блестящая. Нет! Ну, честное пионерское, блестящая! Так многие говорили! Я рассказывала в ней о том, как формируется тип человека, независимый от принятых в обществе традиций. Я настаивала на том, что мужской пол экспериментальный, а женский – непреходящая основа жизни на земле. Я доказывала, что лишь то существо, которое чувствует себя основным, твердо стоит на своем ощущении пола, а то, которое видит себя предметом эксперимента либо его орудием, способно на трансформацию в свою противоположность. Господь всё устроил так, что главным существом является женщина, а экспериментальным, вторичным – мужчина. Этими скрытыми, внутренними ощущениями и руководствуется человечество. Эмансипация – лишь документ о владении крепости, а не сама крепость. Крепость неизменна и непоколебима, что бы ни вопили те, кто считают себя сильной стороной человечества. Ребро Адама, а я так и назвала статью, лишь та соломинка, за которую держится утопающая в своей самоуверенности мужская особь.
Боже! Какой был скандал! Сколько было писем, звонков, криков, стонов! По-моему, все обезумевшие лесбиянки и трансвеститы столицы решили, что наконец нашли своего кумира.
Я написала еще одну статью, в которой попросила не путать сексуальное вожделение с политическим самосознанием. Скандал усилился. Меня стали
Арсен звонил мне, посмеивался, но я знала, что он благодарен за то, что я ни разу не упомянула его имени и даже не сослалась на его историю. Мы виделись еще много раз, но больше я с ним надолго не оставалась. Он нравился мне, меня к нему тянуло куда больше, чем к другим мужчинам с определенными и ясными стандартами. Это и пугало более всего! Арсен Чикобава, вполне мог оказаться модифицированной генетической молекулой, которая изменит меня, моё устоявшееся, самодостаточное ДНК. А этого я как раз не желала! Слишком опасен был бы эксперимент с этой особью.
…Сколько себя помню, я всегда была непослушной девочкой. Родители это не очень-то и замечали, потому что воспитывала меня бабушка по линии отца мама, старая пианистка с артрическими уже пальцами умелых, быстрых рук.
Мои родители были людьми творческими и занятыми. Папа служил в МИДе послом, всегда болтался по длительным командировкам, писал стихи, этнографические работы, защищал диссертации и публиковался в толстенных научных журналах. Мама была его неизменным редактором, секретарем, машинисткой и женой… то есть не просто женой, а «женой посла». Им было не до меня, поэтому они и не знали, насколько я непослушна и упряма.
Бабуля им этого никогда не рассказывала. По-моему, она жаловалась лишь деду, когда ходила к нему на могилу на Ваганьковское кладбище. Деда я не помню, он умер рано, от какой-то загадочной болезни, при упоминании которой бабуля бледнела, а родители тяжело вздыхали. Болезнь якобы была приобретена на его научной службе. Дед прожил бурную общественную жизнь, заработал два десятка орденов и медалей, изобрел что-то страшно важное для обороны страны и был очень дорог ее коммунистическому руководству. Одна из улиц в пределах Садового кольца долго носила его имя.
Что за загадочная болезнь была у деда, не знаю. Могу лишь догадываться, но все мои догадки больше похожи на сюжет авантюрного романа.
Его отравили. Вот в чем всё дело!
Незадолго до его смерти у нас в доме… то есть у них, потому что меня тогда еще не было… появился иностранец. Дед его дружбой очень дорожил. А однажды сказал бабке, что ему предлагают кафедру в Кембридже. И даже свою лабораторию. А вскоре дед вдруг умер. Вот такая история.
Родители матери умерли давно, они были киевляне. О них у нас говорят с уважением и почтением. Всё-таки оба видные партийные работники. Они погибли на море, во время отдыха, когда мама училась в Москве в «инязе». Вышли на небольшом суденышке половить рыбку в компании друзей и попали под редкое для тех мест торнадо. Их здесь называют ураганами или просто штормами, почему-то считая именно эти слова исконно русскими. Суденышко перевернулось, погибли все – восемь матросов, капитан, двенадцать пассажиров. Нашли тела только четверых. Среди них маминых родителей не было. Каждый год четырнадцатого июля, в день того торнадо, папа и мама прилетают на день в Сочи, недалеко от которого стряслась трагедия, и бросают в воду два красивых, дорогих венка. Я тоже иногда прилетаю туда, там и вижусь с родителями. Печальное место и печальный повод. У нас вообще отношения какие-то печальные, одинокие.