Эта гиблая жизнь
Шрифт:
– Давай помолимся Лешему камню. Когда-то ведь здесь было капище. Давай?
– Давай, – усмехнувшись небрежно, как умудрённый жизнью старец, согласился Ильин. – И чего мы у него попросим?
– Молятся не для того, чтобы просить чего-то, а для того, чтобы боги смилостивились над нами и одарили нас счастьем на всю жизнь.
Она это так серьёзно произнесла... Она взяла его за руку, и они всем телом припали к нагретому гладко-покатому белесому боку Лешего камня. Поверхность его ласкала щёку бархатистой, приятной, какой-то первобытной шершавостью. «Молись», – прошептала Шурочка и притихла, закрыв глаза, прижавшись к камню щекой. Ильин держал в ладони её горячие тонкие пальчики... Почему об этом вспомнилось только сейчас, когда Шурочки уже нет... – Шурочка, милая, незабвенная,
Они взлетели на мост над окружной дорогой, и на миг глазам Ильина предстала Москва: огромный, от края до края горизонта, зыбящийся океан холодных туманных огней в бездне ночи – миллионы глаз, миллионы трепещущих жизней, миллионы судеб...
Ещё на перекрёстке Садового кольца, где ожидали на светофоре, чтобы повернуть к театру, Ильин увидал рафик «скорой помощи», задней дверью почти вплотную придвинутый к входу в Шурочкин подъезд.
– Нам туда, – с тоской сказал Ильин. – Вон моя «девятка»...
Они повернули, медленно миновали театр; возле «скорой помощи» на другой стороне улицы толклись группками люди; Ильин увидал среди них длинное кожаное пальто.
– Джамал, – буркнул Парамон.
Не обращая внимания на сплошную разделительную линию, он резко развернулся; только теперь Ильин обнаружил, что за ними следует впритирку и «фольксваген» с Парамоновыми «пацанами».
Ильин выбрался из жаркого джипа.
На пороге подъезда возникло какое-то движение; толпа посторонилась, раздалась и сжалась одновременно; за спинами мелькнула лисья шубка Клеопатры, её алый костюм в распахе... Рядом с нею семенила жалкая Дарья Домовес с заплаканным скукоженным коричневым личиком, в наброшенной на плечи нелепой пятнистой хламиде. На ступеньке она споткнулась и покачнулась, её кто-то поддержал... Ильин, расталкивая людей, бросился туда. Четверо дюжих мужиков в униформе, сутулясь, быстро вынесли из подъезда носилки с наглухо закутанным в одеяло телом и сноровисто-буднично вдвинули ношу в распахнувшуюся заднюю дверь «рафика».
Ильин уже стоял рядом, он даже ощутил сложный застоявшийся лекарственный запах, которым дохнуло на него из нутра «скорой помощи». На серо-голубом казённом одеяле, которое закрывало Шурочку, нищенски смотрелись поперечные синие полосы... У Ильина стискивало горло, и в глазах от слёз переламывались предметы. Санитар вежливо, но решительно отодвинул его в сторону, потому что он мешал закрыть дверь. Ильин послушно отодвинулся, наступив при этом кому-то на ногу, оглянувшись, извинился, вытер слёзы и увидел устремлённый на него из-за плеча Дарьи Домовес взгляд Клеопатры. Он шагнул к ней решительно, замешкавшуюся на его пути Дашку просто оттолкнул.
– Тусенька, ей-Богу, я ничего не знал... Я, конечно, виноват, но... ей-Богу... – бормотал он бессвязно, схватив дочь за обе руки и прижимая к губам её запястья.
– Да, мама сказала, что вы ни при чём... – услыхал он её лепет. Она не отнимала рук и глядела на него совсем беспомощно, как маленькая девочка. – Вам хоть жалко её?... Вы хоть будете её вспоминать?...
– Господи, Туся! Да я о маме никогда не забывал!..
И в этот момент опять его знакомо-грубо схватили за локоть.
– Уходите отсюда, и чтобы я вас
Ильин вырвался яростно и с свирепой энергией сцапал бандита за лацканы кожаного пальто.
– Ты, уголовная псина! – завизжал он срывающимся фальцетом в ненавистное, страшно перекосившееся мутно-смуглое лицо. – Если ты ещё раз... посмеешь приблизиться к моей дочери... я тебя уничтожу, гадина! Ты что о себе возомнил, паскуда?! Ты кто такой здесь?!
Парамон, возникший неизвестно откуда, отпихнул Ильина.
– Спокойно, Джамал, это мой человек, – тихо и веско проговорил он, глядя Джамалу в глаза.
– Он ответит за свои слова, Парамон! – заверещал Джамал, скаля зубы и горбясь по-волчьи.
– Я отвечу за его слова, – ещё ниже присадив голос, произнёс Парамон. – Это – мой человек... А ты ответишь за свои дела. Отойдём, не будем мешать людям, у них горе.
Ильина трясло. За спиной Парамона маячили спокойные, внимательно глядящие Парамоновы пацаны из «фольксвагена»... Ильин оглянулся. Клеопатра и Дарья Домовес разговаривали с одним из санитаров – наверное, бригадиром: он показывал им какую-то бумагу и что-то объяснял, водя по ней пальцем. Клеопатра плакала, часто и мелко кивала головой. На Ильина из толпы полядьшали. Да, сценку-то он пред ними разыграл ту ещё... Нина Саввишна и её плюгавчик отвернулись, пьяный долдон мазнул по нему надменным взглядом; здесь же топталась и тётка-вахтёрша из театра, уже здорово выпившая; и режиссёр Маркин в бейсболке, вещавший днём о человеке без судьбы... И даже хищная старушонка из гардероба, которой он вчера двадцатку дал за сапоги сонечкины... Нуда, театр же – вот он, через дорогу: узнали, прибежали, кто был...
«Скорая» уехала и увезла Шурочку. Ильин безмысленно смотрел на её стремительно убегающие красные огни. Кто-то осторожно коснулся его рукава. Он нервно дёрнулся, но это оказалась Клеопатра. Она так и оставила руку на его руке.
– Вы приедете на похороны? – спросила она, глядя на него заплаканными глазами.
– Да...
– Эти... – не издевались над вами? Не покалечили?
– Нет...
Она повернулась и ушла.
Возле «девятки» Ильина ожидал один из пацанов, некто Диня – Дмитрий, – чаще других появлявшийся в офисе Ильина, симпатичный парень с круглым деревенским лицом, пока ещё мало похожий на бандита.
– Александр Витальевич приказал вас доставить домой, – сообщил он.
Ильин хотел было отказаться, но передумал: вправду, руки вон как трясутся... Он перекинул ключи через крышу машины Дине. Ни Парамонова джипа, ни Джамала, ни «фольксвагена» уже не было. Толпа потихоньку растекалась. Пьяная тётка-вахтёрша, качаясь, плелась чрез улицу к театру... Всё, занавес, занавес, занавес...
Шурочка, милая...
В машине Ильин бросил шапку на заднее сиденье, и она от неловкого броска упала на пол. Он принялся шарить рукой сзади по полу и наткнулся на авоську с давно купленными книгами, которые он всякий день забывал забрать из машины. Это был словно привет из далёкой тёплой и родной страны. Он перетащил авоську на колени. Ну-ка, что здесь? Фихте, Боже мой, Фихте! «Ясное как солнце учение...», «О назначении учёного...» Уважаемый герр Иоганн Готлиб Фихте, назначение учёного в России – обслуживать бандитов! И я, кандидат меднаук Ильин – человек Парамона, и ничего больше...
Закрыть фирму, подумал Ильин и покосился на Диню, словно тот мог прочесть его крамольные мысли. Парамон, конечно, взбеленится... Да нет, без Парамона сейчас не обойтись, Клеопатру надо вытаскивать : у Джамала заберут всё, и её магазины тоже, она останется без средств... Что ж, займётся философией, а он будет её издавать...
У подъезда своего дома Ильин, держа в двух руках порвавшуюся авоську с книгами, смотрел, как Диня загонял его машину в распахнутый зев ракушки. Сделав всё, Диня отдал ключи, вежливо попрощался и ушёл. В другой ситуации Диня столь же послушно отвезёт меня на дачу Фомы, подумал Ильин, глядя ему вслед. Может быть, и японской горелкой поиграет перед физиономией...