Эта гиблая жизнь
Шрифт:
– Нет. А куда пойдем? На набережную?
– Да ну, сегодня же выходной. Там сейчас куда не плюнь – житель Москвы.
– А знаешь, – Лида от удовольствия оттого, что сейчас скажет, даже прикусила губу. – Полезли на крышу!
– Там не заперто?
– Нет. Сегодня рабочие что-то наверх таскали, и чердак открытым остался.
Крыша у дома оказалась неожиданно крутой. С низенькими, словно игрушечными перилами по краю. Они сели у самого конька лицом к Неве. Крыши, крыши, крыши – серые, коричневые, с новыми блестящими металлическими заплатками, торчащими
– Смотри, – сказала Лида, – все старые дома. Как наш. А знаешь, Олег, я домовую книгу смотрела. Кто в нашем доме только не жил... Какие-то капитаны Главсевморпути, скорняки, уполномоченные чего-то. Словно другой мир. В сорок первом, сорок втором просто где «куда выбыл» – «умер», «умер». А в шестидесятые, паспортистка сказала, старые жильцы потихоньку выезжать стали, отдельные квартиры получать. На Гражданку, в Полюстрово. И снова люди въезжали.
– Смотри, – указал рукой Олег, – вон наши мачты виднеются, выше всех. Словно знак вечности, как и века назад.
– А знаешь, Олег, вот наши профессии, получается, вечные. И тогда, когда эти дома строили, ведь библиотеки были, а уж парусники...
– Жалко, что мы сами не вечны... Кстати наш барк тоже с историей. Реквизирован у немцев после победы, а так он и до войны под парусом ходил. Сначала его у нас военным отдали. Приходил как-то в Балтийске дед, капитан 1 ранга, в отставке, конечно, рассказывал, что он на нем командиром мачты начинал служить. Так эту мачту чуть не целовал.
– Люди всегда тоскуют по прошлому. Кто-то там в Париже или на Колыме, кому как повезло, тосковал по этим вот квартирам, когда они не квартирами были вовсе, а особняками.
– Вот-вот, – подхватил Олег, – а вы переедете же когда-нибудь в отдельные панельные и будете тосковать по своим комнатам в коммуналках, приезжать с той же Гражданки или Полюстрово на Васильевский остров, а здесь уже снова особняки...
– Не знаю. Моя тетка в этой комнате и в блокаду жила, да все никак выбраться не могла, а я и вовсе уезжать отсюда не хочу. Смотри!.. – Лида вскочила, – мост разводят!
Вскоре сквозь разведенные ладони мостов пошли первые суда, стало совсем уж зябко, и они спустились вниз.
В квартире, несмотря на позднее время, горел свет. Сосед шел по коридору, крутя на пальце связку ключей и что-то напевая, да Гриша тихо, как мышь, шуршал в своей комнате.
– Ну, голубки, поздравьте, бабкину комнату я покупаю, уломал. А что вы вроде не с улицы? – встретил он их по-хозяйски.
– А где же баба Нюра жить будет? – спросила Лида.
– В Ломоносове или, говоря более красиво и исторически, Ораниенбауме – городе моряков и переселенцев из коммуналок. Отдельная однокомнатная квартира. Седьмой этаж – птичий полет. «Почему люди не летают, как птицы?» –
– Что ж это вы старушку в такую дыру загнали? – не удержался Олег.
– Да ладно вам – дыра! Чистый воздух, парки, дворцы, и всего час на электричке. Не худший, скажу, вариант, поверьте специалисту. Вот Кронштадт – это дыра. Остров. Ни работы, ни добраться толком, одна сплошная морская слава.
Сосед бросив: «я по делу, на минутку» зашел следом в комнату и сел на стул со счастливым видом человека, сделавшего трудное и важное дело. Лида вышла на кухню поставить чайник.
– Так ты чего от девчонки хочешь? – спросил Олег, подойдя и встав напротив.
Сосед поднялся, смотрел на него в упор, тяжело.
– Ты, морячок, не суйся. Меня наши уже спрашивали, чего он, мол, трется? Ты не переживай, Лидку твою не обидим, получит, что захочет, в разумных, конечно, пределах. Но и ты не встревай не в свое дело. А то ведь знаешь: был свидетель посторонний, стал он вдруг потусторонний. – Захохотал он.
– Пошепты...
Сосед окаменел, Олегу даже показалось, что толкнул статую. Не толкнул, асам оттолкнулся.
Сосед схватил его за руку, крепко, до боли, ее сжал.
– Извини, капитан, – проникновенно и даже расстроенно сказал он, – это на меня иногда находит. Недостатки воспитания. Уж как ни сдерживаюсь... Ты ж тоже пойми, работа нервная. Расселяешь коммуналку комнат на десять, половину людей переселишь, и вдруг какая-нибудь бабка как упрется, и хоть плачь...
– Её право.
– Право-то её, это конечно, это правильно. Но и мы-то никому плохо, всем хорошо делаем. Коммуналки расселяем, и у всех отдельные квартиры. Было всем плохо, а стало хорошо. И государству выгодно.
Вот прибалты в Латвии там просто, закон о реституции. Вернуть дома прежним хозяевам. А те первым делом жильцов на улицу. А у нас по закону курс на ликвидацию коммуналок. Только мы за свою работу ни копейки с государства не берем. За все, как и положено в цивильном обществе, богатый дядя из своих доходов заплатит.
– Убьете Лиду, если что?
– С ума сошел?! – тяжело посмотрел на Олега сосед. – Мы в год десятки коммуналок расселяем. Оно нам надо? И так, то и дело, какую-нибудь сумасшедшую бабку приходится чуть ли не медом мазать и облизывать.
Он помолчал, пьяно улыбнулся.
– Ладно, ты вот есть, а парус поднял – нет тебя. Скажу. На радостях, в честь праздника. Мое ноу-хау. Мы теперь в нужную коммуналку своего человека поселяем. Он изнутри, из квартиры работу ведет. Это не агент, тому и дверь не всегда откроют, а сосед. А какой «тормоз» в квартире попадется, так к нему можно и несколько своих людей поселить. Тогда и работать веселее... И еще, штурман, или кто ты там. Грише сегодня не наливайте...
Белые ночи уже уходили. Уснуть Олегу пришлось лишь на три часа. В половине пятого он поднялся собираться на вахту. Но Лида поднялась еще раньше и уже что-то готовила на плите.