Эта любовь
Шрифт:
И тем не менее это не все. Я здесь, и я должен это делать, писать вам и заставлять звучать ваше имя, вот эту любовь, которая вам не принадлежит, которая принадлежит целому миру, всем читателям, говорить это, орать об этом, написать еще раз, повторить то, что написали вы, буква за буквой, скопировать, не стыдиться того, что это копия. И таким образом стать умнее. С помощью этого мы все еще вместе, мы можем еще любить друг друга.
Я больше ничего не жду, я больше ничего не понимаю. Пишите.
Идите сюда, давайте выйдем из комнаты, мы здесь уже задыхаемся, мне нужен воздух, пойдем туда, куда хочу пойти я, к Сенлису, я не была там уже очень давно. Поторопитесь, вам пора за машиной. Что мне больше всего нравится, так это ездить с вами на машине,
Мы едем на восток, отныне это наш новый маршрут.
Я обожаю ездить туда, о них никогда не вспоминаешь, о Мо, о Сенлисе, какая красота, новая машина просто превосходная, настоящий лимузин, в нем совсем ничего не слышишь, никакого шума, в нем удобно, лучше и быть не может, мне всегда нравились «пежо», это лучшие машины на свете, вы согласны? Я купила свою первую машину, когда мне было восемнадцать, подержанную, а вы?
Машина едет вперед, окна открыты, мы болтаем всякую ерунду, я почти не слышу того, что вы говорите, мы поем, вы говорите, что я, как всегда, фальшивлю, но это не имеет значения, мы едем все дальше, мы никогда не выходим из машины, мы проезжаем десятки километров не останавливаясь, только иногда на какой-нибудь заправке мы покупаем мороженое, шоколадное эскимо для вас, ванильное для меня, и вы говорите: какое же оно вкусное, особенно «Жерве», оно не похоже ни на одну другую марку, держите, попробуйте шоколадное, оно самое вкусное.
Мы едем туда, куда вы хотите. Поверните налево, вон туда, сбавьте скорость, вы что, хотите меня убить, это и есть ваша игра, укокошить Дюрас, вы этого хотите, да? Я всегда знала, я сразу определяю убийц, у меня привычка, вы в курсе?
Черная «лянча» въезжает в парк резиденции. Анн-Мари Штреттер выходит из автомобиля. Она одна. У нее очень белая кожа, она бледна, это белизна колоний, жара, вентилятор, словно в кошмаре. Вы видите, она подолгу гуляет одна со своим шофером, она ничего не говорит, смотрит на рисовые поля, одни и те же рисовые поля, нищета, она больше никогда не думает о музыке, больше не играет на пианино, здесь все пианино очень быстро расстраиваются из-за влажности — так она говорит гостям, когда ее спрашивают, почему она не играет. Анна-Мария Гуарди закончилась. Ее больше не существует.
Я вместе с вами, я вижу, я слушаю вас, то, что вы говорите, ваш голос, который произносит эти слова.
Эта женщина нас не знает, она не знает, что мы существуем, как она могла бы знать об этом, она ни с кем не видится, она хочет умереть, у нее не получается, она ничего не делает. Она ждет. Да, у нее бывают иногда любовники, она принадлежит тому, кто захочет ее, она не отдает никому предпочтения. Я придумываю эту женщину, я вижу ее, рассказываю вам ее историю, свою историю, которая становится ее историей и вашей историей тоже.
Я вижу, как черная «лянча» въезжает в парк резиденции. Посольство Франции в Калькутте. А потом, что она делает дальше?
Нечего этим пользоваться, чтобы набрать под сто восемьдесят, я прекрасно вижу, что вы прибавляете потихоньку. Остановитесь сейчас же, а то я открою дверь и выпрыгну. Мне слишком страшно. Вы меня пугаете. Мне кажется, что вы хотите моей смерти. Вернемся назад. Давайте, разворачивайтесь.
***
Я родился 24 декабря 1952 года в Бретани, в Генгаме. Почти полночь, врач говорит моей матери: тужьтесь, я больше не могу ждать, мне пора на ночную службу. И я родился до полуночи, 24-го, а не 25 декабря. Моя прабабушка, Луиза М., хотела, чтобы меня назвали Рафаэлем. Но меня нарекли иначе — Ян. Луиза мне объясняет — в честь Иоанна Крестителя, а не Иоанна-евангелиста. Я не очень хорошо понимаю все это, знаю только, что день моего святого отмечается 24 июня. Совсем недавно я сказал себе: меня так назвали
Я могу бросить вас, бросить все это — нет, я не бросаю вас, никогда, ни в коем случае, стоит мне кого-то увидеть, я больше не покидаю этого человека. С тех пор как я увидел вас, я вас не оставляю. Я остаюсь. Я думаю о вас. Не все время. Очень часто я ни о чем не думаю. Абсолютно ни о чем. Круглый ноль. Я на грани того, чтобы оставить самого себя. Умереть, не желая этого. У меня бывают моменты бесконечного упадка. Иногда я больше ничего не понимаю. Ни людей, ни знакомых, ни самого себя. Одна пустота. Не имеющее названия отчаяние.
Ничего, это пройдет, идите сюда.
Все возвращается. Я возвращаюсь к вам. Я не оставляю вас, я никого никогда не оставляю, так делают те, кому быстро надоедает. Кто не наделен упорством оставаться с кем-то, ничего не желая и в то же время желая всего, чего именно — неизвестно. И вы спрашиваете: чего же, в конце концов, вы хотите?
Я не отвечаю.
Я здесь и из-за вас.
Я постоянно пишу какие-нибудь письма. Много писем. Это как мания. Уже очень давно. Это началось лет с семи. Тогда я писал Луизе, которая жила одна в своем доме в Генгаме. Я писал своей прабабушке, уже не помню о чем, но заканчивал все время так: «Твой крестик». Все смеялись. Но не я. Я хотел написать слово «крестник». У меня не получалось. Я продолжал писать. А потом я больше не останавливался, даже если долгое время не знал, кому писать, кому посылать мои письма. И дальше наткнулся на вас, на «Лошадок Тарквинии», там, в этой квартире в Кане, я и начал писать вам по нескольку раз в день, без надежды на какой-либо ответ, до того самого дня, когда вы сказали: приезжайте. Что-то вроде: посмотрим, что это за тип, который все время мне пишет, говорит мне о моих книгах, посмотрим, пусть заявляется.
Я заявляюсь.
И остаюсь.
Очень скоро вы начинаете спрашивать себя: что нужно сделать, чтобы от Яна избавиться, это невозможно, мне этот тип не нужен, повезло же, что мне попался такой парень, который все время торчит здесь, ничего не делая. Глупец. Никакого чувства собственного достоинства, его вышвыривают вместе с его чемоданами, а он возвращается. Он остается. Молчит.
Вы не можете от меня избавиться. И я тоже не могу избавиться от вас. Я пытаюсь уйти и возвращаюсь. Так всегда и происходит. Как хорошо.
Да, я здесь, чтобы записывать слова, которые вы говорите, чтобы давать вам писать, когда я молчу, когда я ничего не понимаю, когда вы придумываете историю мира. Я здесь ради этого. Чтобы это не прекращалось, чтобы слова были написаны. Чтобы книги были закончены и подарены читателям, читателям, которые еще не знают, что эти книги ждут их.
Я здесь для того, чтобы поддерживать в вас жизнь и чтобы любить вас, ваши слова, ваши истории.
Я никем таким себя не считаю, я не считаю, что я — это вы, я не принимаю себя за Дюрас, вы — одна, одна во всем мире, одна, кто так пишет, и вам, кроме этого, ничего не нужно, ни я, ни кто-то другой. И тем не менее я здесь. Я остаюсь вместе с вами. Я здесь потому, что я должен быть здесь, неизбежно и в то же время случайно. Вы словно источник страданий, словно рана, говорите вы, я никогда такого не видела. Если вы остаетесь со мной из-за денег, предупреждаю вас, Ян, вы ничего не получите, совсем ничего. Не стоит даже надеяться.