Эти господа
Шрифт:
— Рахиль! Моя Рахиль! Я полюбил вас!
— Стойте! — крикнула девушка извозчику. — Или мы идем пешком, или до свидания!
Канфель заплатил деньги удивленному извозчику, догнал девушку и взял ее под руку. Они шли по Советской улице, еще были открыты магазины, отторговывающие последние часы, еще гуляли курортники, доживающие в Евпатории последние дни. Хозяин кафе «Чашка чая» выставил столики на тротуар, посадил за столики — перекисеводородных блондинок, и, изображая живую рекламу, блондинки ели малюсенькой ложечкой мороженое и тянули через соломинку гренадин. Иногда шоколаднолицые мальчишки — чистильщики сапог — садились посредине тротуара,
— Неужели вы оставите меня без ответа? — сказал девушке Канфель, когда они свернули с Советской на Хозяйственную. — Вы принимаете меня за мальчика!
— А вы меня за девочку! Вам обязательно надо завертеть мне голову. Вы же — москвич, юрист, личность, а я — провинциалка, колонистка, голь!
— Вы говорите, как мещанка!
— А вы обнимаете, как дворянин!
— Я иду с вами, чтобы оправдать себя,
— Я тоже иду, чтобы знать, кто сделал шантаж над моим отцом.
Они подошли к зеленому забору перешивкинского дома. Рахиль вдруг остановилась, вглядываясь в полутьму. Из дома Перешивкина вышел человек, перешел дорогу и, подойдя к воротам противостоящего дома, просунул руку между досок, чтобы поднять щеколду.
— Трушин! — крикнула Рахиль.
— Я! — ответил Трушин, повертывая голову на голос. — Это кто?
— Перлина! — ответила Рахиль и пошла к нему.
— Как ты сюда попала? — спросил Трушин, здороваясь. — Да, ты не одна!
— Я иду к Перешивкиным. У них есть один тип. Я должна испортить ему кровь!
— Там целая свора сволочи! И ты не ходи туда! — воскликнул Трушин, натягивая на плечи спадающую куртку. — Я знаю, они покушаются на вашу пшеницу!
— Они тебе говорили?
— Уговаривали!
— Какие махеры! Расскажи мне, я хочу прохватить их в «Советском Крыме»!
— Это дело другое! — согласился Трушин. — Ты к деду? Пойдем, провожу!
— Вы найдете обратно дорогу? — спросила Рахиль, обернувшись к Канфелю.
— Найду! — спокойно ответил он, хотя от досады в глазах у него плыли красные запятые. — Счастливого пути!
Три недели назад Канфель ходил по этой дороге на свидание к Ирме, он вспомнил ее очаровательное легкоумие, желчную исповедь и необузданные поцелуи. Если бы не ее навязчивая идея о замужестве, Канфель обзавелся бы на зиму новой любовницей и появлялся бы с ней на театральных премьерах, показывая ее приятелям, как брелок с парижской панорамой. Он пожалел, что поссорился с Ирмой из-за Рахили, которая отплатила за все заносчивостью и дерзостью. Он хотел вернуть назад последние два часа и сказать Рахили, что не она ему нравилась, а неуловимая ее схожесть с цыганкой Стешей. (Он с наслаждением воображал, что Рахиль топнет ногой, встряхнет головой, вздымая над собой черные огни завитков и обжигая золотой молнией серег.) — Зачем я пошел с ней? — сквозь зубы спросил он себя. — Sapienti sat! — Он поправил шляпу и плюнул: — Мудрому достаточно!
Проходя мимо кафе «Чашка чая», он увидел за столиком, стоящим на тротуаре, блондинку, которая сидела перед пустым бокалом. (Выкрашенные перекисью водорода волосы, прищуренные зеленоватые глаза, голые плечи, ярко-красные ногти, — ирмина улыбка и профиль ее лица.)
— Моя судьба — честный кредитор. Она все время платит по обязательствам! — подумал Канфель и подошел к женщине. — Разрешите присесть, мадемуазель?
— Пожалуйста, мосье!
(Второй
— Детское время! — сказал Канфель, отвернув манжету и посмотрев на золотые ручные часы. — Будем пить кофе? — спросил он и, желая показать, что он солидный человек, крикнул хозяину: — Кофе со сливками! Слоенок и эклеров!
8. МУДРЕЦЫ И ДЕТИ
Левка остановил Файера подле дома, в котором помещалась мастерская Прута, поставил жеребца мордой в угол, между перилами лестницы и стены, и, как учил его отец, подложил кирпич под переднее колесо мажары. Левка хотел незаметно войти в мастерскую, чтоб испугать деда, но едва Левка дотронулся рукой до двери, она распахнулась, и Прут, держа кусок мела в руке, вышел навстречу. Левка оторопел, обрадовался, что его перехитрили, и, стал скакать вокруг Прута, теребя вечно висящий на его шее сантиметр. Спасаясь от внука, Прут влез на каток, и Левка, повертевшись около катка, обиделся.
— Дедечка! Ты не хочешь играться?
— Когда человек имеет десять лет, он хочет прыгать и сигать! — ответил Прут, чертя мелом на материи портновские зигзаги. — Когда человек стар, он хочет вместо ходить — сесть, вместо сесть — лечь!
— Дедечка! — не унимался Левка и, забравшись на каток, сел, поджав под себя ноги, как Прут. — А девушка виснет на воздуху?
— Люди делают полет в воздушном шаре или в машине!
— А без всего?
— Люди не птицы и не ангелы! — сказал Прут, разрезая материю ножницами по меловым линиям. — Чудеса случались с помощью бога!
— В Евпатории тоже случится чуда! — воскликнул Левка и вскочил на ноги. — Она случится с помощью графа Разницы!
Левка подробно рассказал Пруту об афише, висящей перед городским театром, и просил взять билеты. Прут согласился, Левка встал на руки, прошелся по катку, подрыгивая ногами, и сел, ожидая, что дед его похвалит. Но Прут аккуратно накладывал вырезанные куски материи на бумажную выкройку, и перед левкиными глазами появились воротник, правый борт и правая половинка пиджака.
— Дедечка, скажи про чуду с помощью бога!
— Бог мало имел дело с таким пустяком! — ответил Прут и потрепал Левку за ухо. — Я скажу тебе сказку о чудесной землице!
— О нашей «Фрайфельде»?
— Нет, моя землица из талмуда. Наверное, ее не было на свете и не будет! — Прут подрезал ножницами вырез воротника и взял выкройку спины. — Сказка ведет начало с того, что один кесарь, по обычаю его предков, держал в гнете еврейский народ. Сами евреи боялись итти на глаза кесарю, а выбрали посла, мудреца Нахума-Иш-Гамзо. Нахум взял большую шкатулку с перлами, помолился богу и отправился себе в путь. Когда пришла усталость, Нахум ночевал на проезжем дворе. Хозяин двора видел сокровище и, по обычаю его предков, высыпал перлы и насыпал в шкатулку землю!
— Чернозем? — спросил Левка, согнув колени и положив на них подбородок.
— Неизвестно! — ответил Прут, пригоняя спинку к выкройке. — Известно же, что Нахум недаром был мудрец. Когда он увидел утром землю, на него напал страх. Но у Нахума тоже были мудрые предки, и по обычаю их он сказал: «И это к лучшему!» И понес шкатулку кесарю. Кесарь пришел, в великий гнев, потому что подумал: «Вот евреи хотят, чтоб я лег в землю!» По обычаю кесарей он велел казнить Нахума-Иш-Гамзу. Но Нахум опять по обычаю его предков выразился: «И это к лучшему!»