Эти разные, разные лица
Шрифт:
А я стал заниматься режиссурой. Несколько спектаклей поставил. Сначала - "Воскресение" Фишера с Богдановой в главной роли. Спектакль был очень тепло принят труппой. Актер Благобразов ходил тогда к Андрею Попову, который стал руководителем театра, и говорил: "Ты пускай эту пьесу! Ты что не видишь, что это настоящее?! Дай ему работать!"
Мои актеры на меня, конечно, обижались. Им хотелось, чтобы их работу увидел зритель. А для этого надо было много-много пробивной силы, которой я не обладал абсолютно. А вот искать суть в материале, копаться в нем, что-то находить самому и подсказывать - для меня это было необходимо. Конечно, хотелось дать жизнь своим постановкам. Я все заготовил, сделал, отшлифовал - бери, худрук! Бери! Делай из этого дальше!
– Вы меня удивляете, Алексей Иванович. Сейчас молодые актеры, вчера только выпущенные из училища, объявляют себя кумирами, "делятся" тайнами мастерства, справляют двадцатипятилетние юбилеи... А вы до седых волос считали себя учеником!
– А как же иначе? До конца жизни необходимо что-то постигать и открывать для себя. Без этого совершенно неинтересно работать. Я ушел из театра в 87-м году только потому... Ну, конечно, причин было очень много... Но основная причина - нет настоящего процесса. Скучно стало работать в театре. Режиссуры не было никакой. Вот взять Алексея Дмитриевича Попова и его учеников, Львова-Анохина, Шатрина, Хейфеца,- ничего общего! Ну ничего общего! Как такое возможно? Я около Попова ходил - ни шага в сторону, даже не обедал. Мне надо было поймать каждое его слово! Мы, молодежь, играли поначалу маленькие роли, но всегда помнили слова Канцеля, постановщика "Учителя танцев": "Делайте заготовки для больших ролей". Поэтому, когда я дожил до главной роли в фильме "Маэстро с ниточкой", для меня она не составляла никаких трудностей. К тому времени у меня ведь накопилось страшно много работ в кино. Давно было за 70. И в каждой маленькой роли я знал, что предо мной человек со своей судьбой, со своей индивидуальностью, характером.
– А ваш Гусек из "Простой истории" как родился?
– Вот, пожалуйста - Гусек! Этот персонаж мог стать маской. Я с ней мог ехать из фильма в фильм - будь здоров! Но ни разу не повторил. Трегубович, когда снимал "Трижды о любви", говорил мне: "Леша, ну ты мне сделай Гуська из "Простой истории"! Я ведь на ней учился, я ее монтировал раз десять". Я отвечаю: "Виктор Иваныч, как я могу играть Федора в русле Гуська, если это разные люди? Гуська все давят, он незащищенный человечек. Единственная его сила в том, что он не хочет работать. Тогда же за трудодень ничего не давали, он только пил и рыбу ловил. А тут Федор сам всех давит, жену, детей. Как это может смыкаться-то?"
А мой Гусек очень типичен. Кепочка, сигаретка прилипла к губе, глаза пьяные - я почти не гримировался. "Где ты нашел такого пьянчугу?
– спросил меня как-то режиссер Егоров.- Он у тебя не просыхает!" Но я не делал из Гуськова простого пьяницу. У него, если присмотреться, в глазах мелькают разные мысли: он ведь может и умеет работать, но не видит в этом смысла он ничего за это не получает. Отсюда его ирония. Ну а так как мой персонаж все-таки комичный, я придумал ему несколько деталей - походку, сигаретку и даже целый эпизод. Помните, как он за купающимися бабами подглядывал? В этой роли я много от Чаплина брал.
– То есть, получая приглашение на роль персонажа другой эпохи, другой страны или веры, вы стараетесь изучить как можно больше и атмосферу, в которой он живет?
– А как же? Вот снимался я в прелестной роли Сида в сериале "На ножах". Удивительная роль - добрый раб, крепостной слуга, как он сам себя называет. И сцена происходит у гроба барина. Они вместе росли, мой герой на несколько лет старше своего барина. И этот образ заставил меня углубиться в христианство и даже в дохристианскую религию - славянскую религию русичей. Я влез в это. У меня уже есть свое, человеческое отношение к Богу. Я уже не Сид - образ, а человек, я, Миронов Алексей - и тогда это смыкается с образом. Мне становится легче понять его: Сид своего барина оберегал, готовил его к "той" жизни, а он все равно мерзавец. Так ему и говорил. И над
– Надо сказать, что это чувствуется во всех ваших героях. Взять хотя бы "Место встречи изменить нельзя", где заняты около сорока актеров. Там, конечно, каждый персонаж - человек. Но не затерялся среди других Копытин. Он проходит через весь фильм как бы на заднем плане, и все равно ясно виден его характер, его взгляды на жизнь.
– Да. Это надо было тоже передать. Шофер - это особая статья. Шофер он хоть в опергруппе, но у него ответственность другая. Ему надо везти, машина должна быть готова, он должен и сам быть в постоянной готовности. И он свою обязанность, как вы помните, в погоне выполнил.
Вот все обсуждают операцию - он читает газету. Когда они танцуют - он опять читает газету. Он не с ними. Это уже шоферские дела - и это тоже понять надо. Вот в этом человек. И я все готовил к погоне. Это кульминация, все в напряжении, поэтому столь важен был и накал в моем голосе: "У себя в кабинете командуй, Глеб Егорыч!.." Меня даже спросили: "Алексей Иванович, зачем же вы с таким напором отвечаете Жеглову?" А я-то понимал, что Копытин не должен быть рафинированным, поясняющим, он должен УЧАСТВОВАТЬ в этой жизни! С самого начала я готовился к этому по-настоящему ключевому моменту. Шум, стрельба, грохот - и что ж, я шептать должен? "Сниматься надо монтажно даже в эпизодах",- сказал кто-то умный. И я знал, что, когда картина склеится, это будет очень хорошо смотреться.
– И я думаю, не зря Жеглов называет Копытина отцом...
– Да он и есть им отец. И по возрасту, и по отношению. Он раздосадован тем, что Шарапов был слишком строг к Варе и упустил девушку. "Рапорт она тебе подай!..
– ворчит он.- Да я бы на твоем месте сам каждый день ей рапорты отдавал!" И в финале картины Шарапов едет в роддом за малышом именно с Копытиным.
Съемки были очень интересными. Но у меня на них случилась трагедия. Я ослеп. Катаракта на обоих глазах была. Володя Высоцкий спросил: "Что с тобой?" Я рассказал. "Я тебе дам телефон офтальмолога Федорова, он мой друг. Он поможет, все, что нужно, для тебя сделает". В этом центре меня очень хорошо приняли, внимательно осмотрели. Операцию сделала Нелли Тимофеевна Тимошкина, по высшему классу. А потом, спустя несколько лет, я упал с декораций во время репетиции. Упал вниз головой, произошла отслойка сетчатки. И снова - больница Федорова, операция и хорошие врачи. Слава Богу, вижу обоими глазами до сих пор.
– Алексей Иванович, ваша супруга не из театральной среды?
– Нет. Галина Анисимовна закончила Московскую консерваторию и педагогический институт, плюс Институт марксизма-ленинизма. Так что она у меня в политике разбирается, а я, по ее мнению,- нет.
– Вы давно женаты?
– Больше сорока лет. Дело в том, что в 1948 году я женился в первый раз. Прожили мы шесть лет, вместе работали в Калининграде - первом моем театре, а в мурманский театр моя жена со мной не поехала. И этот перерыв оказался для нас роковым - она встретила другого и вышла замуж. Я погулял до 1958 года и женился на Галине Анисимовне. Лет через десять получил квартиру от театра. К тому моменту у нас уже были двое детей, Володя и Лена. Сын закончил МИИТ, дочь - Художественное училище имени 1905 года, работала в рекламе. У меня трое внуков.
– Никто, значит, по вашим стопам не пошел. А внуки как на это дело смотрят?
– Я считаю, что в нашей профессии должен работать только тот, кто не может без нее жить, кто относится к ней с фанатичной любовью. Этого я в своих детях не обнаружил и не делал никаких усилий. Хотя водил их в театр, за кулисы, показывал фильмы. Им это все нравилось, но по большому счету не интересовало. Про внуков пока говорить рано, они еще маленькие.
А вообще-то есть много примеров: актерские дети редко становятся хорошими артистами.