Этическая мысль: современные исследования
Шрифт:
Помимо масштабных акций городских властей, нередки были случаи, когда на волне религиозного подъема сама локальная община выступала инициатором реформирования общественных нравов. Примером могут послужить сельские общины в Южном Пфальце – островок приверженцев католицизма в тесном лютеранском и кальвинистском окружении, которые не только контролируют своих членов, но и делают попытки (порой – весьма успешные) навязать местному духовенству определенные стандарты поведения и образ жизни; [432] а также общества исправления манер в пуританской Англии. [433]
Последние возникают в Англии на рубеже 70 – 80-х гг. XVII века как своеобразная инициатива «низов», когда жители объединяются первоначально с целью ограничить деятельность борделей на территории
Самым важным остается вопрос о том, сколь действенны были осуществлявшие функцию дисциплинирования институты и каков был социальный эффект нравственного реформирования общества. Институты и методы были столь многообразны, что для каждого из них надо рассматривать этот вопрос отдельно. Исследователи, например, протестантского опыта реформирования семьи и сексуальной жизни утверждают, что на ранних стадиях эффект дисциплинарных усилий брачных судов (лютеране) и консисторий (кальвинисты) был минимальным. [436] Для регионов, оставшихся после Реформации в орбите влияний католической церкви, масштабные исследования подобного рода не проводились. Не склонны высоко оценивать результаты кампании по реформированию общественных нравов и исследователи, изучающие эти процессы на уровне отдельных сельских общин [437] или в масштабах целого государства. [438] Вероятно, что также, как и в случае с описанным Н. Элиасом изменением манер и внешних форм поведения, нельзя говорить о сиюминутном результате. В сфере семейно-брачных отношений, например, о реальном социальном эффекте можно говорить не ранее второй половины XVIII века: лишь тогда новые формы бытовой и сексуальной морали усваиваются, например, крестьянским сознанием в польских сельских общинах. Это заметно на формировании более жесткого и нетерпимого, чем ранее, отношения к добрачным сексуальным связям в деревенской среде. Но и эта более ригористичная сексуальная мораль крестьянина конца XVIII века даже в своих крайних проявлениях не всегда соответствовала пропагандируемому Церковью христианскому идеалу.
А.Г. Мясников. Современные социально-этические трактовки кантовского запрета лжи
Безусловный запрет на ложь или намеренно неправдивое высказывание является камнем преткновения для большинства морально-практических теорий, начиная с Сократа и Платона. На протяжении уже многих столетий человечество не может принять к исполнению такие требования, как «не лги» и «будь правдив», считая их «чрезмерными», «безрассудными» и «абстрактными» нормами, которые не могут служить надежными и эффективными ориентирами в повседневной человеческой жизни, а тем более в международных отношениях. Как утверждает современный немецкий философ Конрад Лиссманн, «мы все лжем, без исключения; лгать для нас – это не только удовольствие и потребность, мы лжем не только из собственной выгоды и необходимости, но и из радости от заблуждения, неистинного высказывания». [439]
Люди хотят обманывать и обманываться – этот обоснованный довод настолько силен, что давно удерживает у себя в плену нравственно-религиозные требования «не лги» и «будь правдив» как опасные для всеобщего человеческого применения. Вместо этих «пленников» публике представляется их «заменитель» – « право
«Право на ложь» и «право на умолчание» предназначены вроде бы для того, чтобы ограничить необоснованные притязания своих «пленников», тем самым защитить многих людей от внутренних конфликтов и разладов с совестью. Но за такой защитой и опекой скрываются те самые пороки и слабости, от которых нам нелегко освободиться, тем более если принять во внимание аргумент Шопенгауэра о врожденности наших характеров. [440]
«Кто каким народился – таким и останется» – с этой «утешительной» мыслью нас оставляет Шопенгауэр и заставляет задуматься о своем характере и жизненном назначении. Если все мы строго детерминированы своими характерами, то зачем судить о добрых и злых поступках, не достаточно ли говорить об их правомерности или неправомерности, наказуемости или ненаказуемости? Не достаточно ли вообще только юридического мышления для регулирования общественных отношений? Тем более что оно легко принимает право на ложь и право на умолчание, столь необходимые для человеческой повседневности.
Однако с такой постановкой вопроса не мог согласиться даже Бенжамен Констан – открытый оппонент Иммануила Канта и один из активных сторонников права на ложь. [441] Он понимал, что совершенный отказ от принципа правдивости ведет к разрушению общества, так как «будут ослаблены все основы морали». [442] Следовательно, необходимо искать основание для исключений из всеобщего и безусловного долга правдивости. Одним из них является известный принцип цель оправдывает средства .
Насколько применимо это основание для оправдания права на благонамеренную и человеколюбивую ложь? И был ли прав Кант, категорически запрещая всякую ложь? Попробуем найти ответы у современных философов.
В современной отечественной философии об этом основании рассуждает известный философ-этик Абдусалам Гусейнов. В статье, посвященной этике Льва Троцкого, он утверждает, что если благие цели могут оправдать самые жестокие и бесчеловечные средства их достижения, то, значит, эти средства не имеют автономии, они должны быть полностью подчинены намеченным «благим» целям. Возникает явное противоречие между неблагими средствами и благими целями. «Диалектически-резиновые формулы», пишет он, «позволяют оправдать любые преступления, сохраняя при этом маску приличия». [443] Только содержательное и субъектное единство целей и средств позволяет избежать страшных злоупотреблений и последствий.
По мнению Гусейнова, из этого следует: «Именно средства выявляют истинный смысл целей». [444] Это будет прямым подтверждением правоты кантовской позиции, ибо ложь в качестве средства достижения благородной цели (спасения жизни человека) остается все же позорным и опасным поступком, вовлекающим участников ситуации в цепь непредсказуемых последствий, которые, будучи инициированы ею, несут на себе следы «позорности» и «опасности». Это отчетливо видел Ф.М. Достоевский в образе Раскольникова, решившего осчастливить весь мир с помощью убийства никчемной старушки-процентщицы, однако убившего вместе с ней и ни в чем не повинную Лизавету.
Это хитроумное прагматическое основание (цель оправдывает средства) действительно нуждается в философском разоблачении, без которого невозможно понять и кантовское отношение ко лжи. Так, если мы имеем доброе намерение – цель спасти своего друга от злоумышленника , и используем для этого неправдивые высказывания, т. е. ложь в качестве необходимого средства, возникает вопрос: может ли доброе намерение (цель поступка) нейтрализовать негативные качества лжи (как средства) (ситуация L)? [445]