Этика. Очерк о сознании Зла

Бадью Ален

Точно так же субъект революционной политики — не индивидуальный активист, как, впрочем, и не химера «классового субъекта». Это особы продукт, у которого бывали разные имена (под час «партия», подчас нет). И, конечно же, активист входит в состав этого субъекта, который опять-таки по отношению к нему избыточен (этот-то избыток и позволяет ему явиться в качестве бессмертного).

Или еще, субъект художественного процесса это не художник («гений» и т. п.). В действительности точечными субъектами искусства являются произведения. И художник входит в состав этих субъектов (произведения суть «его» произведения), хотя нет никакой возможности свести их к «нему» (и, впрочем, о каком таком «нем» шла бы тогда речь?). События суть неприводимые единичности, рамках ситуаций они «вне закона».

Верные истине процессы суть имманентные, каждый раз всецело изобретенные разрывы. Субъекты, которые являются локальными случайностями процесс истины («точки» истины), суть частные, ни с чем не сопоставимые индукции.

По отношению к таким субъектам — может статься — законно говорить об «этике истин».

2. Формальное определение этики истины

Будем вообще называть «этикой истины» принцип продолжения процесса истины — или, более точным и сложным образом, то, что придает состоятельность присутствию кого-то в составе субъекта, индуцируемого процессом этой истины.

Развернем эту формулировку.

1) Что следует понимать под «кем-то»? «Кто-то» — животное человеческого рода, тот частный тип множественности, который причисляется к этому роду устоявшимся знанием. Именно это тело со всем, на что оно способно, входит в состав «точки истины». Если, конечно, имело место событие и имманентный разрыв в длимой форме сохраняющего верность процесса. «Кто-то», таким образом, — возможно, вот этот зритель, мысль которого потрясена, захвачена и обезоружена театральным блеском и который входит тем самым в сложную конфигурацию художественного момента. Или этот ученый, корпящий над математической проблемой, — в тот самый миг, когда после неблагодарных трудов по перебору смутных фрагментов знания перед ним вдруг брезжит решение. Или вот этот влюбленный, чье видение реальности одновременно и затуманено, и смещено, поскольку поддержка другого позволяет ему восстановить в памяти мгновение признания. Или этот активист, которому в самом конце полного осложнений собрания удастся найти простые, но доселе ускользавшие слона, способные, как все соглашаются, послужить в данной ситуации руководством к действию.

Будучи тем самым включен в то, что удостоверяет его принадлежность процессу истины в качестве опорной точки, этот «кто-то» одновременно и остается самим собою, ничем иным, кроме самого себя, опознаваемой среди прочих множественной единичностью, и пребывает над собой в избытке, поскольку случайная траектория верности проходит через него, пронизывает его единичное тело и включает его прямо внутри времен ни в мгновение вечности.

Скажем, что все, что можно о нем знать, целиком вовлечено в имеющееся, что материально нет ничего другого, кроме этого референта знания, но зато все это включено в имманентный разрыв, процесса истины, так что сопринадлежа и к своей собственной ситуации (политической, научной; художественной, любовной…), и к становящейся истине, «кто-то» неощутимо, внутренне разрывается, или продырявливается, той истиной, которая «проходит» сквозь ту знаемую множественность, какою он является.

Можно сказать и проще: «кто-то» был просто не в состоянии знать, что он способен на эту сопринадлежность и к ситуации, и к случайно траектории истины, способен к этому становлению субъектом. В той степени, в какой он входит в состав некоего субъекта, в какой он является само-субъективацией, «кто-то» существует, сам о том не зная.

2) Далее, что нужно понимать под «состоятельностью»? Просто-напросто, что имеется некий закон незнаемого.

Если действительно «кто-то» входит в состав субъекта истины, лишь «целиком» подчиняясь постсобытийной верности, остается проблема: как узнать, чем он, этот «кто-то», в этом испытании становится?

Обычное поведение человеческого животного связано с тем, что Спиноза называет «упорствованием в бытии» [14] и что представляет собой не что иное, как преследование своих интересов, то есть самосохранения. Это упорствование является законом кого-то, каким он себя знает. Но испытание истины не подпадает под этот закон. Принадлежать к ситуации— естественная судьба кого угодно, но принадлежность к составу субъекта истины диктуется особой траекторией, продолжающимся разрывом, о котором очень трудно знать, как он накладывается или комбинируется с простым упорством само-постоянства.

14

Следуя лексике А. Бадью, мы предпочли этот вариант перевода знаменитого спинозовского conatus'a принятому в классическом русском переводе Н. А. Иванцова «стремлению пребывать в своем состоянии». — Прим. пер.

Мы называем «состоятельностью» (или «субъективной состоятельностью») принцип этого наложения — или комбинации. Иначе говоря, тот способ, которым наш энтузиаст-математик вовлекает свое упорствование в то, чем это упорствование разрывается или опровергается и в чем И заключается его принадлежность к процессу истины. Или способ, которым наш возлюбленный будет целиком «самим собою» в продолжающемся испытании своей включенности в субъект любви.

Наконец, состоятельность состоит в том, чтобы вовлечь свою единичность (животное «кто-то») в продолжение субъекта истины. Или иначе: поставить упорствование того, что знаемо, на службу собственной длительности незнаемого.

Лакан коснулся этой точки, когда предложил в качестве этического правила: «Не уступать в своем желании». Поскольку желание конститутивно для субъекта бессознательного, оно есть незнаемое par excellence, так что «Не уступать в своем желании» на самом деле означает: «Не уступать в том, чего сам в себе не знаешь». Добавим, что испытание незнаемого есть отдаленное последствие событийного пополнения, продырявливание «кого-то» верностью этому исчезнувшем пополнению, и под «не уступать» в конечном счете понимается: не уступать своему собственному охвату процессом истины.

Но так как процесс истины есть верность, если «Не уступать» является правилом состоятельности — а следовательно, этики истины, — можно полным правом сказать, что от «кого-то» требуется быть верным верности. На что он способе только если заставит работать на это свой собственный принцип продолжения, упорствования в бытии того, что он есть. Связывая (это-то и есть состоятельность) знаемое незнаемым.

Этика истины формулируется тогда без всякого труда: «Делай все, что можешь, упорствуя в продлении того, что избыточно к твоему продлевающему упорствованию. Упорствуй в прерывании, Охватывай в своем бытии то, что охватило и прорвало тебя».

«Техника» состоятельности каждый раз оказывается своеособой, зависящей от «животных» черт кого-то конкретного. Для состоятельности субъекта, которым он отчасти стал, оказавшись потребованным и охваченным процессом истины, один «кто-то» воспользуется собственной треногой и волнением, второй — своим высоким ростом и невозмутимостью, третий— ненасытным стремлением к господству, четвертый — меланхолией, еще один — застенчивостью… Весь материал людского многообразия предоставляет «состоятельности» себя формировать, связывать — в то же самое время, конечно же, противопоставляя ей чудовищную инерцию, подвергая «кого-то» постоянному искушению уступить, вернуться в Лоно простой принадлежности к «обычной» ситуации, вымарать последствия незнаемого.