Этнограф Иосиф
Шрифт:
– Под толстыми слоями грязи они погребали пучки курчавой петрушки, посаженной вашими трудолюбивыми руками, в жидкой грязи хоронили вашу надежду на безбедную старость.
И вновь кивали старейшины безутешными головами – да, да, товарищ, было: накрылась петрушка грязью, а с ней и безбедная старость.
…говорил мне научный руководитель: Куда ты собрался, Иосиф? Что может быть любопытного в здешних краях для этнографа? – во веки веков от сотворения мира: лишь голые камни и пропасти.
Не
– Но если кирками разбить скалы, – глаза у мужчины во френче вспыхнули прожекторами, – и засыпать обломками скал расселины, образуются огромные площади, обогреваемые щедрыми лучами солнца,
– необозримые бескрайние пространства, —
покрытые плодородной почвой… ведь, если сгрести весь ил, нет почвы великолепней.
Арбузы размером в обхват человеческих рук, пышные виноградники, апельсиновые рощи и персиковые сады… и если будет мало воды, мы вспять повернём реки Сибири,
и, если не хватит солнца, тысячи велосипедистов станут крутить педали, вырабатывая электричество, будут ездить по специальным дорожкам, держа в руках осветительные приборы…
Три урожая в год! – всё возможно в стране победившего коммунизма – Под звуки радостных песен три урожая в год будут снимать наши девушки, заполняя грузовики тысячами тонн экзотических фруктов…
– Позвольте, – не выдержал я, прервав блистательного болтуна. – То, что вы говорите, немыслимо. Это практически невозможно.
Мужчина в защитном френче широко улыбнулся:
– Просто вы живёте в эпоху безверия, наш дорогой гость из будущего.
Он подозвал меня к окну:
– Смотрите сами.
Я подошёл и глянул:
До горизонтов – покуда хватало глаз – на необъятных просторах наливались соками гроздья отменного винограда, тысячи велосипедистов крутили педали, светом искусственных солнц освещая бока исполинских арбузов,
ярко-рыжее солнце сияло в безоблачных небесах, и всплескивали хвостами муксуны и омули в водах каналов, и шары апельсинов в грузовиках, и нежные девичьи руки, – вот, что увидел я и услышал:
хриплое дыхание велосипедистов, радостные песни девушек, срывавших с ветвей персики, их звонкий рассыпчатый смех, —
и подумал:
Всё возможно… всё возможно в наших горах.
…но однажды надо взять кирку.
Глава 3
– Сделал дело, гуляй смело, – подумал Курицын и решил отправиться погулять. Только собрался – вдруг раз —
внезапно приходит письмо на электронную почту:
– Пишет вам Борис Крюгер, я редактор канадского издательства (набор букв латиницей), мы в восторге, это потрясающе, это феноменально, ничего подобного мы не читали, за всю историю человечества не сыщется произведения, равного вашему, шлите ещё, мы хотим издать книжку ваших шедевров.
Заканчивалось
Десять процентов! – сверкнуло в голове литератора.
Ох-хо-хо, – захолодело в сердце.
Не мешкая, он создал пятнадцать копий рассказа и послал их за океан.
Мигом, – почти мгновенно – отозвался Борис, откликнулся:
– Читал, читал и перечитывал, пятнадцать раз перечитывал текст, так и не понял: откуда Иосиф взялся? каково его происхождение?
– Гм, – озадачился Курицын. – И впрямь, недосмотр. Вопиющий пробел в изложении материала. Положение вещей необходимо срочно исправить.
И срочно исправил.
Происхождение Иосифа
«Откуда есть пошла земля Русская» подробно описано в Повести временных лет.
И хотя меня гораздо больше занимает вопрос «Куда она пойдёт есть завтра?», как литератор со стажем, не могу не признать: важны вопросы происхождения, – и мы не вправе их игнорировать.
Взявшись рассказывать об Иосифе, следовало бы упомянуть: родом он из хорошей и крепкой семьи: папа – плотник, мама – белошвейка.
…то бишь происхождение его самое, что ни на есть, сомнительное.
Ну, откуда – скажите – на излёте двадцать третьего века взялся в городе плотник: все деревья наперечёт и к тому же внесены в Красную книгу, – на трёх страницах брошюрку.
Да и профессия белошвейки – если вдуматься – после запрета Думой кружевных трусов вызывает обоснованные подозрения.
В былые времена за такие корни натерпелся б Иосиф – а нынче что ж: демократия… машет топором папа, из полена добывает сына,
– тюк, тюк, —
Вот и Иосиф.
Не в том смысле, что дуб дубом.
Или носом вылитый Буратино, – нет.
Скорее безунывным нравом похож Иосиф на упомянутого сказочного героя.
Простодушием.
И неуёмным – не знающим устали – любопытством.
Сунуть нос в нарисованный очаг, обнаружить там дверь, за нею театр, – в этом весь он, Иосиф.
…конечно же, автор помнит: весь мир – театр, но не в каждом театре дают столь безалаберные и жизнерадостные постановки…
Однажды – три года назад – маменька сшила Иосифу курточку, а папа вручил золотой на учебники, и отправился наш герой в школу.
В высшую школу: учиться на исторического этнографа,
– чтобы ездить в командировки, глядеть, как жили народы в минувшие времена, —
иногда – не без этого – грызть три корочки хлеба в весёлой компании кота и лисы, —
словом, гаудеамус.
Хороший студент получился из Иосифа, – только похож он больше не на исторического этнографа, а на этнографического историка: вечно попадает в какие-то истории.