Это было на самом деле
Шрифт:
В отместку
Из-под Ростова немцы отступали поспешно, озлобленно. Они так рассчитывали провести в городе зиму, а пришлось уходить. Злобу они вымещали на людях, на домах, на чем попало.
Уходя из села Большие Крепки, они подожгли дом Поголовкиных, в котором до этого они стояли. В доме в это время оставался только семилетний сын красноармейца Коля Стариковский. Он был болен и не мог встать с постели.
Когда дом уже был
Наконец ей удалось вбежать в дом. Задыхаясь в дыму, накинув юбку на голову, чтобы защитить себя от огня, она пробралась в комнату, где лежал мальчик.
Но было уже поздно — от сына и от его маленькой кроватки остался только пепел.
Около мамы
В селе Самсоновка Курской области немцы сожгли все дотла. Все было разграблено, уничтожено и предано огню. От домов остались одни трубы. Дети собирались у тлеющих развалин и грелись — это было последнее тепло, которое мог им дать родной дом.
Одна изба не догорела — хозяевам удалось залить огонь и остановить пожар. Проходившие мимо несколько фашистов ворвались в избу. Хозяйка дома Синяева была выброшена за дверь и тут же на месте пристрелена.
Фашисты ушли. Из избы к матери выполз ее трехлетний сынишка. Он почти волочил маленького семимесячного, вытащенного из люльки, — ему казалось, что около мамы им обоим должно быть спокойнее.
На дворе стоял суровый январь. Жители разбежались, или погибли, или были угнаны в немецкий тыл. Никто не слышал, как плакали дети. Старший цеплялся за мать, хватал ее за руки, младший только тихонько плакал, жалобно, как котенок.
Крики старшего и плач малютки становились все тише, по мере того как на разоренную догорающую деревню спускалась черная ледяная ночь.
Когда утром детей нашли, их нельзя было отделить от матери. Холодные и неподвижные, как два изваяния, лежали они около мамы.
Кладбище
— Вы теперь не советские, а немецкие, — сказали фашисты жителям села Дубровка Курской области.
Их всех вывели на окраину деревни. Несколько солдат забежали вперед и стали всех обстреливать из пулемета. В толпе было много детей.
Раненых они прикалывали, некоторых сожгли. В избы, полные людей, бросали гранаты.
Маленького Витю Минникова тяжело ранило. Осматривая ребенка, один из солдат вдруг глупо засмеялся и напялил ему на голову кастрюлю. Кастрюля была мала, с трудом налезала на голову; солдат натягивал ее с усилием, даже стучал по донышку.
Через несколько минут раненый ребенок пришел в себя и начал кричать от невыносимой боли. Ему хотели помочь, хотели
Но кастрюлю нельзя было снять, да фашисты и не разрешали. Чем ужаснее кричал ребенок, тем им было смешнее.
Когда семидесятилетний дедушка Андрюшенко на них закричал, его застрелили в упор.
К утру Витя умер. Истек кровью и дедушка Андрюшенко. Умерла Мария Голубева, которая была ранена в спину и около километра бежала, раненная, по огородам, унося ребенка. Ребенок ее тоже умер. Умерли и все раненые — в поле, на дороге, в домах. Кто истек кровью, кто замерз. Деревня превратилась в кладбище. Только трупы могли стать немецкими в советской деревне!
На четвертый день наши войска вошли в Дубровку. Подавленные, потрясенные, ходили наши бойцы по избам, осматривали мертвых, окликали живых. Но живых не находилось. И вдруг в одной избе они услышали шорох. Кто-то маленький дышал и шевелился на печке. Услышав голоса, опять притаился и умолк.
Бойцы начали звать, уговаривать. Услышав родную речь, из-под лохмотьев выглянула крошечная девочка, сестра Вити Минникова, Нина. Она была ранена в пятку, не могла бежать и, как мышонок, притаилась на печке.
Нина Минникова была единственная из всех жителей Дубровки, оставшаяся в живых.
Двадцать второго
Было это 22 июня. Был чудесный теплый день. В Паланге, красивом литовском курорте, в пионерском лагере находилось около двух тысяч детей.
Лагерь жил своей обычной веселой жизнью: дети играли, купались, бегали по саду, когда внезапно зареял над ними в небе немецкий самолет.
Бомбы, сбрасываемые на них, ложились точно в цель.
Дети бросились бежать кто куда, но пули и осколки настигали их всюду. Дети падали в лесу, у дома. На самой дорожке упала Дануте Зилуте, — ей оторвало обе ноги. Над семилетней Эльзой наклонилась сестра Марита.
— Эльза, бежим, бежим скорее! — повторяла она, плача и тормоша сестру.
Но Эльза уже никуда не могла бежать: пуля пробила ей висок.
Первым из корпусов загорелся тот, где помещались самые маленькие. Пламя охватило его так быстро, что дети не успели спуститься вниз. В открытые окна видно было, как метались они по зданию, подбегали к окнам.
Их пугала высота, но огонь и дым наступали, и они начали выбрасываться один за другим из окон. Однако и на это решались только старшие и те, кто посмелее; остальные только в отчаянии ломали ручонки.
— Прыгайте скорее! Вы сгорите! — кричали им снизу, но было уже поздно. Крыша рухнула с невероятным грохотом и похоронила под собой всех оставшихся.
Высокий столб пламени встал над домом. Но даже свист и рев огня не могли заглушить ужасный вопль, который донесся до столпившихся внизу людей.