Это было на Ульяновской

Ленкова Антонина

— Я отомщу за вас!

К ней метнулась девочка с распустившимися по плечам темными волосами. Зашептала горячо, сбивчиво:

— Я тоже… отомщу! Ты ведь возьмешь меня, правда? Скажи, что возьмешь?

— Возьму, — коротко, серьезно, как равной, ответила девушка одиннадцатилетней Вале.

И крепко обняла ее…

IX

В одном из опустевших

дворов, что ближе к Буденновскому, зияла огромная воронка. В ней-то и решила Мария Ивановна похоронить остальных расстрелянных. Временно — до прихода наших. Она, Людмила Малиновская, дворник Семен Филиппович Мысков и еще несколько человек работали всю ночь и весь следующий день, углубляя и расширяя яму. Работали, не зная, удастся ли им перенести тела; но к вечеру выяснилось, что охрана снята. В этой тайком вырытой братской могиле — вопреки запрету — было похоронено около 50 человек.

А на следующий день Костя, пьянчужка, поступивший на службу к оккупантам, привел их в дом Кизимов.

— Она тут самая главная. Зачинщица. Давай собирайся, нечего на меня глаза пялить. Кончилось ваше время.

Они вывели Марию Ивановну на улицу, грубо оттолкнули бежавшую следом Валю. К девочке подскочила Евдокия Иванникова, соседка по коридору:

— Не надо плакать, отпустят маму — что она такого сделала? Разберутся и отпустят. Вот увидишь, все будет хорошо.

— А куда они ее повели? Я тоже пойду.

— Ну-ну, пойдем вместе. Посмотрим. Подождем — может, сразу и отпустят.

Чуть отстав, стараясь не попадаться на глаза полицаю Косте, как стали теперь называть этого шалапута и пьяницу жители Ульяновской, женщина и девочка вышли на Красноармейскую.

— В гестапо повели, — нахмурилась тетя Дуся.

Весь день простояли они у ворот, но так ничего и не дождались. На другой день Валя пришла сюда с Надеждой Ивановной, своей тетей, но вновь ни одной весточки не пробилось сквозь глухие стены.

Так прошла неделя, наполненная тревогой и неизвестностью. Вале было страшно в опустевшей квартире, и она всегда радовалась приходу соседки, тети Нади или Нины. Они приносили ей пару вареных картофелин, кусочек хлеба, лепешку пополам с отрубями — у кого что находилось. Утешали ее:

— Не горюй, девочка, побьем фашистов — отец придет. А маму скоро выпустят… Вытри слезки. Вот и хорошо, вот и умница.

Но война подкатывалась уже к берегам Волги, а мама все не возвращалась. Валя долгими часами простаивала перед мрачным домом, вздрагивая всем телом, когда в глухих, еле слышных стонах чудился ей голос матери. Часовые сначала прогоняли ее, потом привыкли, перестали замечать.

Не зря приходила девочка на свой страшный пост — однажды широко распахнулись ворота, раздались отрывистые слова команды, и показался неровный строй оборванных, избитых, еле державшихся на ногах людей. Второй справа в третьем ряду шла Мария Ивановна. Платье ее было изорвано, на спине и плечах виднелась сквозь дыры запекшаяся кровь.

Валя подбежала к матери, схватила ее за руку, закричала:

— Мама!

— Дочечка! — выдохнула женщина.

Подскочивший полицай отшвырнул девочку на тротуар и погрозил кулаком. Но она упрямо шла следом, пока колонна не остановилась перед тюрьмой. Когда с лязгом и грохотом

закрылись за людьми железные ворота, озадаченная, ничего не понимающая девочка пришла к Надежде Ивановне.

— Тетя Надя, что ли мама жулик? Почему ее посадили в тюрьму?

— Запомни, девочка, фашисты сажают в тюрьму только хороших людей, а всяких жуликов и пьянчуг, вроде этого подонка Кости, на службу к себе берут.

Утром пошли к тюрьме. Расположенный напротив сквер был заполнен людьми. Когда пробирались сквозь толпу, Валя просила:

— Пожалуйста, тетя Надя, скажи им, чтобы нас пустили к маме.

— Пустили… — Надежда Ивановна горько усмехнулась. — Хотя бы передачу приняли, изверги.

— А вы на какую букву? — спросила услышавшая этот разговор женщина.

— Как это — на букву? — не поняла Надежда Ивановна.

— Ну, фамилия — кто там у вас в тюрьме — на какую букву начинается?

— Кизим… На К, значит.

— На К сегодня не принимают — сегодня только на Д, — объяснила женщина. — По алфавиту принимают. До вашей буквы, считайте, еще дня четыре. Если очередь пораньше займете, может, и примут, а сегодня толку не будет.

— А если примут, какой толк? — вмешался в разговор высокий худой старик. — Думаешь, много нашим перепадает?

Вдруг он как-то странно вытянул шею, губы у него побелели, задрожали:

— Приехала… Душегубка, будь проклят тот, кто ее придумал.

— Душе-губка? — медленно проговорила девочка, вникая в страшное сочетание слов.

Появились полицаи. Они оттеснили людей вглубь сквера.

— Ходят тут надо — не надо, спокою нет! А ну, осади!

Но едва полицаи удалялись, толпа вновь устремлялась к воротам. Слева от них стоял на рельсах разбитый трамвай, и несколько человек, подбежав к нему, легли на землю: из-под него было лучше видно. Тетя Надя и Валя оказались рядом с дедом, который вдруг заговорил почти торжественно:

— Смотри, девочка, и запоминай. И детям потом расскажи своим, и детям детей, что делали с людьми фашисты. Ты видишь эту серую машину? На кузове нарисованы окошки, издалека можно подумать, что это обыкновенный автобус. — Старик передохнул, судорожно, будто ему не хватало воздуха, глотнул. — Слышишь, как воет у нее мотор? Она такая огромная, что не проходит в ворота. Видишь, подъезжает к ним задним ходом… Сейчас фашисты будут загонять в нее людей — женщин, стариков, даже детей. Они набьют ее до отказа, а когда тронут с места, весь отработанный газ пойдет внутрь. И все погибнут в страшных муках!.. — Голос у старика был хриплый, руки дрожали. — А теперь, — перешел он на шепот, — смотрите туда, под машину. Видите?

— Ноги! — в ужасе прошептала Надежда Ивановна. — Видны ноги…

У девочки зарябило в глазах: ноги — большие, поменьше, совсем крохотные, худые и болезненно вспухшие, белые, смуглые, багрово-синие от кровоподтеков — приближались к машине и, взметнувшись куда-то вверх, исчезали. Теперь она поняла, почему люди легли на землю: они пытались по ногам узнать своих близких…

Резко, как выстрел, хлопнула дверца. Грузно осевшая машина тяжело отошла от ворот. В последний путь увозили фашистские палачи советских людей, повинных лишь в том, что они любили землю, на которой родились и выросли.