Это было у моря

Maellon

впились в чьи-то узкие плечи

эта музыка будет вечной

если я заменю батарейки

эта музыка будет будет вечной

если я заменю батарейки

я испытывал время собой

время стерлось и стало другим

податливый гипс простыни

сохранил твою форму тепла,

но старый градусник лопнул

как прекрасно что ты ушла

эта музыка будет вечной

если я заменю батарейки

эта музыка будет будет вечной

если я заменю батарейки

я должен начать все сначала

я видел луну у причала

она уплывала туда где теряет свой серп,

но вскоре она возместит свой ущерб

когда

батарейки заменят

эта музыка будет будет вечной

если я заменю батарейки

эта музыка будет вечной

/я должен начать все сначала/

эта музыка будет вечной

/я должен начать все сначала/

Наутилус Помпилиус. Эта музыка будет вечной

2

Арья медленно шлепнула на стол телефон и ушла обратно, на пуфик. Во дворе стало уже почти совсем темно, — солнце село, от деревьев потянуло сыростью, и только в небе, высоко-высоко, трепетала какая-то маленькая птаха — словно пытаясь догнать уходящий день, зависала в стремительно темнеющем небе. Арья откинулась назад и бездумно следила взглядом за птичкой. Почему все же Пес звал Сансу Пташкой? Об этом она тоже хотела спросить — но забыла. Какая-нибудь из его лирических глупостей. В принципе, Санса пела очень неплохо — у нее вечно получалось все, за что она ни бралась — ну, может, кроме лошадей — на это Арья довольно улыбнулась.

Петь-то она пела, но Арья сомневалась, что Пес где-то мог это слышать. Концерты, утренники, благотворительные выступления в домах престарелых и так далее — это было поле деятельности ее сестрицы. Клиган, похоже, тоже мог вполне подпасть под определение благотворительности. Иначе Арья никак не могла объяснить эту странную Сансину страсть. И что ей приспичило? То ведь еще сокровище!

Он вылакал полбутыли бренди за какие-нибудь два часа. Арья помогала слабо — пить ей не нравилось. Ее рассудок должен был всегда оставаться с ней, — уплывать ему было не в масть — и его хозяйке тоже не нравилось выпускать из рук вожжи. Поэтому она честно заглотила первые два стакана — пока Клиган еще был трезв и буравил ее тяжелым взглядом серых глаз — но, когда бренди начал действовать, и песий пристальный взгляд затуманился, Арья, начавшая бродить по комнате — пили они без тостов, не по очереди — просто, когда каждому хотелось — потихоньку выливала свой стакан в подставку для зонтиков, торчащую в углу. Выливала, естественно, не до конца — допивала последние полпальца и доливала себе снова — чтобы поддержать собутыльника. А собутыльник, меж тем, медленно, но верно напивался — но ни разговорчивее, ни спокойнее от этого не становился — вопреки общим местам и собственному опыту Арьи с алкоголем. Обычно все ее знакомые — может, помимо Якена, с которым она еще не пробовала пить — быстро улетали и начинали нести чушь. Но речь, правда шла по большей части об одноклассниках и ровесниках или, в любом случае, о людях в разбросе от пятнадцати до восемнадцати лет, которые, сколько ни бахвалилось и не напускали на себя бывалый вид, не являлись алкоголиками и пили для развлекухи.

Тут же речь шла совсем о другом. Периодически Пес задавал Арье короткие вопросы, которые для нее лично звучали как бред, ибо лежали вне контекста, вроде того, ужинает ли Санса вместе со всеми или какая у нее прическа. Узнав про внезапную самодельную стрижку под машинку, Пес выпил залпом целый стакан и чуть было не хватил пепельницу об пол, вовремя остановившись в последний момент и ограничив себя вытряхиванием окурков в окно. Почему-то эта информация сильно его задела, но что именно так встало ему поперёк горла, Арья выяснять не решилась — уж больно недобро он смотрел. Тот же остановившийся взгляд она поймала, когда случайно речь зашла о Зяблике — ну, тут хотя бы было все понятно — он ревновал. Аррена он видел в ноябре, и, когда Арья сообщила, что Санса регулярно ходит к однокласснику заниматься

математикой, странно усмехнулся и пробурчал себе под нос: «На ловца и зверь» — но комментировать тоже отказался. Еще Клиган с очевидностью бесился при каждом упоминании Арьей Рейегара — пытался сменить тему и сам же к ней возвращался, довольно неуклюже пытаясь выяснить — не пристает ли, чего доброго, дядюшка к племянницам. Получив на это дважды отрицательный ответ, он долго смотрел на Арью, пытаясь понять, видимо, врет она или нет, но, так и не решив этот вопрос для себя, сделал вид, что забыл про эту сомнительную выясняловку. Арья, хоть и сама с удовольствием вытряхнула бы из Рейегара всю его ханжескую спесь, внутренне оскорбилась за гнусное подозрение Клигана и мстительно добавила, что в их кругу не принято приставать к маленьким девочкам вообще и к племянницам в частности — и что у Рейегара и с женой на эту тему был полный консенсус — даром, что они ждали ребенка. Пес на это заметил, что у волчонка так же мало опыта, как и мозгов, и что разные бывают дяди, — просто именно им, возможно, повезло.

К вечеру захмелевшую Арью начало все же клонить в сон. Клиган все также сидел в кресле, как истукан — пил, курил — он даже перестал делать вид, что пытается дымить в раскрытое окно — и снова пил. С каждым стаканом он мрачнел еще больше, кидал взгляд на книжную полку, где была заныкана фотография Сансы. Поймав в какой-то момент взгляд Арьи он вдруг начал беситься ни с того ни с сего

— Что ты скалишь зубы, волчонок? Весёлого тут нет. То есть совсем ничего.

— А я и не скалю зубы. Я просто смотрю.

— Ты ставишь эксперименты. Меня достали все эти ваши изыски — я не лабораторная крыса для семейства Таргариенов!

— А я не Таргариен, я — Старк!

— Она тоже Старк, — Пес мрачно кивнул в сторону книжной полки. — Но ее эксперименты почти меня угробили. Все эти песенки, эти перья. Весь этот загребучий лунный свет! Вернешься к ней, передай…

— Ничего я не буду передавать. Я не почтовый голубь тебе!

— Вернешься к ней — передай - я вне поля ее деятельности. Я от нее излечился — пусть помнит.

— Тебе надо, сам и передавай. И я сомневаюсь — насчет излечения. Что-то непохоже…

— Не тебе судить! Вы все такие умные! Такие — сбоку, справа, слева. Со всех сторон. Я смотрю только вперед. И я не читаю романов — предпочитаю жить.

— Видела я, как ты предпочитаешь — и как не читаешь. А фотография все там.

— Да. Все там. Но не тут. Да, больше не тут. Нечего ей на меня смотреть. Если я не могу на нее смотреть — пусть и она не смотрит. Пусть смотрит на своего этого птенчика-колокольчика. Как его?

— На Зяблика?

— Вот-вот. Зяблика. Привязывает его к себе, стрижет ему волосы… Седьмое же распроклятое пекло — ну на кой хрен ты приехала? Теперь я знаю больше — значит, спать придется меньше.

— Не вижу связи.

— И зря. Это потому что ты дура.

— Если бы ты не был пьян, Пес…

— То ты бы перерезала мне глотку, да? А так тебе меня жалко? Ну да, я же эксперимент. Я и забыл. Ты должна меня соблюдать. Нет, наблюдать. Так, вроде. А потом что? Побежишь к сестричке докладывать? Только скажи ей — сюда пусть не суется. Мне ее и так хватает — в трех лицах. Мне не нужна ее жалость. Не нужны ее подачки. Ведите свою игру там, подальше — Старки, Таргариены, женитесь, разводитесь, смешивайтесь в экстазе. Обменивайтесь масками. Я от своей избавился. Маску — вместе с лицом. Теперь я человек без лица.

— Ты мало похож на человека. — бросила Арья, старательно пытаясь не заснуть, свернувшись клубочком на диване, подальше от песьего сквозняка из окна и табачного дыма.

— И вправду. Не человек — Пес. Но больше не ее. Свой собственный.

— И хорошо тебе от этого?

— Очень хорош. То есть хорошо. Учти это. Сам по себе. Без луны на поводке. Вообще без луны. Не надо ее нам. У меня есть маяк. Свое собственное зубастое море. То есть, это маяк зубастый — но не суть. Больше мне ничего не надо. Все на месте, все при местах…