Это было в Калаче
Шрифт:
«Ничего, — утешал себя Цыганков, — в следующий раз умнее будем».
И тут же он подумал о том, что этого «следующего раза» может и не быть. Приведут сейчас их к начальству, а там скажут: «Ага, это те самые, кто нашего часового ночью убил. Расстрелять их». А то еще пытать начнут. Ну и пусть пытают. Все равно ничего не выведают. Боковские мы, домой идем — и никаких гвоздей!
Немцы повели их из оврага наверх.
— Отвечать, как Иван Васильевич учил, — шепнул Цыганков товарищу.
В километре от оврага была небольшая роща, которую ночью разведчики не заметили. В ней располагалась вражеская
Офицер с большой родинкой на лбу сразу приступил к допросу:
— Кто вы есть?
— Боковские мы, — посыпал Цыганков заученные фразы. — Ходили к родичам в Ложки. Стали возвращаться домой, а тут как раз ваши наперли, наш… советские то есть, отступили, мы и оказались в таком положении. Ночами главным образом пробирались. А путь долгий, пешком-то…
— Лянгзам! — перебил офицер. — Говорить… Как это?.. Тихо, нет, медленно. Што есть боковски?
— Боковская — это станица такая большая. Речка Чир там течет. Из этой станицы мы, мать там…
Офицер плохо знал русский язык и с трудом понимал смысл ответов. Он задал еще несколько вопросов, и тогда Иван убедился, что о событиях минувшей ночи здесь ничего не известно. Это придало ему смелости, и он вдруг заревел так, что Кошелев даже вздрогнул.
— Отпустите нас, господин дяденька! Мамка дома беспокоится, думает — сгинули мы. Отпустите, Христа ради!
Неподдельные слезы текли по веснушчатому лицу Ивана. Кошелев смотрел на друга с восхищением: «Вот артист».
Офицер кисло улыбнулся:
— О, такой большой — и как это? — плакать.
Дальше русские слова шли вперемешку с немецкими, но Иван главное понял: их под конвоем отправляли в Боковскую, где местный комендант должен установить личности подростков.
— Если вы враль — капут, — добавил гитлеровец.
«Ах ты, гад, хитрюга! — думал Цыганков, с тайной ненавистью уставившись на родинку офицера. — Ишь чего придумал! Да только мы похитрее тебя. До Боковской далеко, пока доедем — десять раз удрать можно».
Кошелева тоже привлекло родимое пятно на лбу офицера. «Бог шельму метит», — вспомнилась поговорка. Ну погоди, меченый, встретишься другой раз — не уйдешь. Эта метка на лбу — как раз мишень для пули.
Ребят усадили в кузов грузовика с высокими бортами и повезли. Ехали недолго. Машина остановилась, и пленников проводили в какое-то здание. Когда Иван шел от машины к дому, он увидел, что находится в том самом хуторе, который предстояло разведать. На улицах было много немцев.
Ребят заперли в комнате. Окно отсюда выходило в степь. Из него был виден изгиб большака, и разведчики не преминули этим воспользоваться. Дежурили у окна по очереди, а чтобы побольше запомнить, дежурный перечислял отдыхающему все, что появлялось на дороге.
— В хутор идет шесть машин с ранеными, — докладывал Кошелев. — Ага, а вот танк с оторванной пушкой. Здорово ему наши дали… Четыре пушки с машинами к Дону пошли…
Прошел день, стемнело, а о ребятах как будто забыли. Голодные, они уснули, но в середине ночи их разбудили, сунули по куску хлеба и полусонных опять посадили в автомашину под конвоем двух солдат с автоматами.
В конце концов утомленные ребята, так ничего и не придумав, забылись тяжелым сном.
Но поспать не удалось. Немцы вдруг залопотали по-своему, посматривая в степь. Там, в лощине возле дороги щипала траву телочка. Возле ни пастуха, никого. Видимо, еще днем отбилась от стада и по неопытности забрела, сама не ведая куда. У фашистов сразу и сон пропал: заполучить свеженькую телятину на завтрак — одно удовольствие. Солдат забарабанил по крыше кабины, чтобы шофер остановил машину, а другой снял автомат и тщательно прицелился. Но стрелок из него оказался аховый: короткая очередь только вспугнула телку; она скакнула, смешно взбрыкнув задними ногами, и отбежала подальше. Тогда шофер высунул из окошка карабин. Но и его пули просвистели мимо, а телка запрыгала дальше, вверх по склону. Еще минута, и она скроется за гребнем высотки. Этого азартные охотники допустить не могли. Автоматчики помчались в обход, а шофер-коротыш, пыхтя и сопя, полез по склону прямо к телке.
Цыганков и Кошелев, наблюдавшие за этой картиной, только теперь сообразили, что остались без охраны. Иван быстро огляделся. Справа, метрах в ста, темнел извилистый овраг. Выскочить из кузова и очутиться в нем оказалось делом одной минуты. Выбравшись наверх по дальнему отрогу, друзья увидели неподалеку еще одну балку. Они перемахнули туда и долго бежали по ее склону. Немного погодя издалека послышались выстрелы. Иван и Павел остановились, когда уже стало совсем светло. Сколько пробежали, определить было трудно. Отдышавшись, выбрались из балки и осмотрелись. Кругом лежала степь. К горизонту она вздымалась невысокими холмами. Ни дорог, ни речек… Теперь погони можно не опасаться.
Разведчики спрятались за низкий обрывчик на краю оврага и с наслаждением подставили спины первым лучам восходящего солнца.
— Эх, поесть бы сейчас! — мечтательно вздохнул Иван.
— А, может быть, тут найдется что-нибудь? — откликнулся Павел.
И только сейчас Цыганков заметил в руках Кошелева кожаную сумку, которую оставил в кузове один из конвоиров.
Провизии в ней было мало: пачка галет, плоская консервная банка, да в пол-ладони кусочек шоколада. Зато нашлись какие-то бумаги, в том числе объемистый запечатанный конверт. Что было в этих документах, друзья прочесть не могли. А вдруг что-нибудь очень важное? На всякий случай разделили все бумаги на две равные доли и попрятали в карманах. А от съестного вскоре не осталось ни крошки.
— Надо возвращаться, — решил Цыганков. — Немного отдохнем — и айда!
ЗДРАВСТВУЙТЕ, ТОВАРИЩИ КРАСНОАРМЕЙЦЫ!
Ночь снова застала их в степи. Целый день друзья брели на восток. Лишь к вечеру показался хутор. Его обошли стороной, опасаясь нежелательных встреч. Вообще держались подальше от дорог.
— Давай отдохнем, — предложил Кошелев.
— Подожди. Взберемся вон на тот бугор, тогда поспим.