Это было в Коканде
Шрифт:
Басмач бранился диким голосом.
– О чем он?
– спросил Лихолетова Несвицкий.
– По-татарски, - сказал Фрунзе.
– Но о чем?
Фрунзе, знавший башкирский язык, а потому немного понимавший и по-татарски, сказал, улыбнувшись, Лихолетову:
– А вы понимаете? Переведите товарищу Несвицкому.
Лихолетов сконфузился, двумя пальцами вытер нос, и все его широкое довольное лицо пошло морщинками:
– Хурда-мурда! Ну, выражается человек… Нет образования, сознательности… Сшибать только жалко. Ведь дурак. А лихие джигиты… Молодцы! Сегодня ночью пойдем в обход скалы.
Фрунзе одобрил план Лихолетова и засмеялся. Когда командующий укладывал свой дорогой цейсовский бинокль в футляр, он заметил быстрый, жадный взгляд Сашки.
– Нет, что ли, биноклей? Ни одного?
– Ни одного. Как без рук, товарищ Фрунзе.
– Ну, берите.
Сашка растерялся, повел глазами:
– Мне? Не может быть.
– Берите… Это вам боевая награда за сегодняшний бой. И за завтрашний.
Сашка весь осклабился, принимая подарок.
– Покорно благодарю. Ну, теперь мне крышка!
– лихо сказал он.
– Как узнают басмачи, что у меня такая штучка, так уж живым с этих местов не выпустят. Их ведь хлебом не корми… Хорошее оружие, бинокль… вот и вся культура, - скептически заметил он, в то же время сам чувствуя себя на седьмом небе и от подарка и от похвалы.
Обо всем этом вспомнил Фрунзе, когда разговаривал с комиссаром Кокандского района Блиновым, вызванным к Михаилу Васильевичу сразу же после прибытия того в Коканд. От комиссара командующий потребовал точного доклада. Блинов, почувствовав, что тут общими словами не отделаешься, да он и сам не любил этого, докладывал медленно, не спеша, с присущей ему обстоятельностью и в то же время с невольным волнением, опасаясь либо чего-то «недоговорить», либо, наоборот, как бы не «переговорить».
В раскрытые окна салон-вагона виднелись редкие желтые городские огни: электростанция не работала, Коканд нуждался в керосине. Фрунзе стоял у вагонного окна и глядел на пути. Возле письменного стола сидел Блинов, держа руки на коленях. Слышно было, как за окном шуршит гравий под ногами часовых, шагавших вдоль полотна. Разузнавая у Блинова о всякого рода военных действиях в горах, Фрунзе спросил:
– Лихолетова знаете? Жив? Сражается еще с басмачами? Есть у вас такой командир?
– Так точно, - подтвердил Блинов.
– Жив… Лихой парень. Есть. До сих пор воюет.
– Мы встретились с ним однажды, - улыбаясь, проговорил Фрунзе.
– Он у вас далеко пойдет…
Блинову думалось, что доклад прошел благополучно. Фрунзе сделал только ряд замечаний и вместо обсуждения доклада заговорил о другом.
– А как вы считаете, - неожиданно спросил он Блинова, - чем вызвано андижанское восстание?
– Международный империализм, торговый капитал… - начал, смущаясь, Блинов, но командующий, чуть улыбнувшись, мягко его прервал:
– Это понятно. Он подготавливает, вооружает. Но это силы, идущие извне. А внутри? Какие причины внутри?
– Антисоветские настроения у части… - нерешительно сказал Блинов.
– У части? Но ведь не у всех? Иначе ведь это так бы быстро не ликвидировалось? Не правда ли? Нет, нет! Вы скажите о наших собственных ошибках!
– Недостатки политработы, парткадров, - сказал Блинов и замолчал, встретив пристальный взгляд Фрунзе.
–
– Вы посмотрите на узбеков! Какой превосходный, замечательный народ! Ведь из них можно сделать непобедимых солдат. А как велась политическая работа в местных частях?
– Фрунзе помолчал немного и, обойдя стол, сам ответил на свой вопрос: - Да никак! Никак, к сожалению! Я не говорю, что из курбаши Ахунджана мы могли сделать коммуниста.
– Фрунзе, будто досадуя на что-то, махнул рукой.
– Враг не орешек: раскусил - и сразу видно. Но нельзя прозевывать настроение масс. Нельзя дело довести до того, до чего довели в Андижане. Ведь это… расхлябанность, разгильдяйство, распущенность, нерадивость, преступная небрежность!
– Фрунзе сердито постучал пальцами о вагонную раму.
– Во всяком случае, - прибавил он, - в Фергане создалось положение, требующее присутствия кого-нибудь из сильных работников. Здесь останется Куйбышев.
– Вот это хорошо!
– вырвалось у Блинова.
Фрунзе усмехнулся.
– Плохо, комиссар!
– сказал он, останавливаясь прямо против Блинова.
– А где же вы?
Блинов под взглядом командующего почувствовал себя неловко. «Сейчас он мне скажет: так нельзя работать», - подумал Блинов.
Но командующий ничего не сказал. И все равно Блинов понял упрек. Хотя за андижанскую историю Блинов никак не отвечал, но он догадался, что командующий характеризует ею общее положение и тем самым все эти упреки косвенно падают и на него.
– Да, если не принять мер, получится снова каша, - раздумывая, как бы для себя, проговорил Фрунзе.
Фрунзе опять посмотрел на Блинова. Комиссар вынул носовой платок и высморкался. «Сейчас меня отпустят», - решил он. Но Фрунзе не торопился. Он дружески спросил Блинова:
– Вы учитесь? Книги читаете?
– Учусь. Времени мало, товарищ командующий.
– Надо найти! В подполье труднее было учиться. От вас требуется много знаний, комиссар. Малейшая отсталость или невнимательное отношение к делу поведет к общей отсталости. И тогда - прощай авторитет! Вы хорошо знаете Хамдама?
– Думаю, что хорошо, - быстро ответил Блинов.
– Сегодня был у меня один узбек, военный, из полка Хамдама - Юсуп. Хороший парень! Вы знакомы с ним?
– Ну как же! Командир первой сотни!
– Вы давно его знаете?
– С Кокандской автономии. Парень - первый сорт, - радостно и даже громче обычного сказал Блинов.
– А почему он не в партии, если он, по-вашему, первый сорт?
– спросил Фрунзе, опять остановившись возле письменного стола.
Блинов пожал плечами.
– Я спросил его: в партии ли он? Оказывается, нет. Почему? настойчиво повторил свой вопрос Фрунзе, как бы выжимая из Блинова ответ.
Блинов почесал в затылке.
– Невдомек?
– сказал Фрунзе.
– Он мне рассказывал свою историю и про Аввакумова говорил. Здорово! Интересно! Вот я взял у него заявление.
Фрунзе подошел к столу, убранному очень аккуратно, живо перебрал папки, раскрыл одну из них и вынул оттуда просьбу Юсупа о приеме в партию.
– С курбаши носитесь, а первый сорт пропускаете сквозь пальцы. Оформить надо, - сказал Фрунзе, передавая листок Блинову.