Это лишь игра
Шрифт:
Поток ее вопросов прерывает стук в дверь. Бабушка, кряхтя и причитая: «Да как же так?», встает и идет к двери. Щелкнув замком, впускает тетю Люду.
– Не спите еще? А я только с работы. Вижу, свет у вас горит, дай, думаю, забегу. Лен, ну как там Петька? А то я ему звонила, он трубку не берет. Может, спит уже. Но ты же всё ему отнесла?
– Отнесла. Нормально все с Петькой. Только, тетя Люда, вы больше меня не просите его навещать, – говорю ей то, что в другой раз ни за что не смогла бы сказать. – Я больше к нему не
Ее широкая улыбка на миг застывает и постепенно сползает с лица. Сморгнув, она спрашивает:
– В смысле? Лен, ты чего? Тебе сложно было или что? Вроде свои же люди…
– Несложно. Пусть он выздоравливает скорее, но я к нему больше не пойду, – повторяю упрямо.
– Ну, прекрасно, – громко хмыкнув, восклицает она. – Я что-то не поняла. То друзья не разлей вода, а теперь что, побоку? Никому мой Петька вдруг стал не нужен? А-а, понимаю. Теперь у тебя богатый мальчик появился и на Петьку плевать…
– Ну что ты несешь, Люда, – перебивает ее бабушка. – Ты лучше спроси у Пети, куда делась их дружба. Если он, конечно, скажет правду.
– Вот только не надо валить с больной головы на здоровую!
– Иди к себе, Люда, не скандаль тут. И без тебя тошно, – бабушка распахивает входную дверь.
Тетя Люда переступает порог, но напоследок бросает:
– Ну, спасибо, соседи. А я им еще туфли новые отдала… носи, Леночка, на здоровье… А Леночка…
Бабушка захлопывает дверь, отсекая ее голос. Вид у нее расстроенный донельзя. Она подходит ко мне, обнимает, приговаривая:
– Ничего, Леночка, всё наладится. А с Людой я потом сама поговорю…
– И туфли отдай.
– Отдам, отдам.
Ночью мучаюсь, не сплю. Ворочаюсь и прокручиваю в уме наш завтрашний разговор с Германом. Придумываю, что скажу. Представляю, что он мне ответит. И молюсь: лишь бы всё получилось!
***
На следующий день жду назначенного часа и одновременно страшусь предстоящей встречи. А ближе к двум у меня уже такой мандраж, что невооруженным глазом заметно. Сижу как на иголках. В половину третьего выскакиваю из дома. Хорошо хоть бабушка ушла в магазин, и мне не пришлось объяснять, куда я направилась.
Подхожу к парку, а у самой сердце беснуется и чуть из горла не выпрыгивает. И опять себя накручиваю: а вдруг Герман не поймет? А вдруг вообще не придет?
Выворачиваю с тропинки к небольшой площади и вижу: он уже на месте. Сидит на нашей скамейке, смотрит на фонтан, а затем поворачивает голову в мою сторону…
60. Лена
Герман не сводит с меня пристального взгляда, пока я иду к нему на одеревеневших ногах. Лицо его совершенно нечитаемое сейчас. Что он думает, что чувствует, чего ждать от нашего разговора – по нему невозможно понять.
Он всегда хорошо собой владел, не то что я. Уже сейчас чувствую, как меня потряхивает, хоть я и креплюсь изо всех сил. Только бы не заплакать
Я подхожу, и Герман привстает. Здоровается. И садится опять только после меня.
Сегодня Герман ничуть не злится. Он абсолютно невозмутим и даже улыбнулся мне краешком губ в знак приветствия. Он безупречно вежлив и галантен, но… бесконечно, невыносимо далек. Как совсем чужой. Мы сидим рядом, а ощущение, что между нами неодолимая пропасть.
Знает ли он, что его равнодушие, пусть даже деланное, самое жестокое наказание для меня? Когда он такой, я теряю всякую опору и чувствую себя в сто крат несчастнее.
И, как назло, забываю все слова, которые вчера ночью придумала.
– Герман, – выдавливаю из себя, – вчера… это было…
– Совсем не то, что я подумал, – заканчивает за меня Герман с еле заметной усмешкой.
– В общем, да.
– Ясно. Это всё или что-то еще? – спрашивает он будничным, едва ли не скучающим тоном.
«Нет, не всё! Выслушай же меня нормально! И хотя бы постарайся понять…» – хочу ему крикнуть. Но крик застревает в горле, будто меня кто-то держит за шею. Стискивает так, что с трудом втягиваю воздух.
Отвернувшись к фонтану, я молчу, пытаясь взять себя в руки и все же не расплакаться. Но Герман хотя бы не уходит.
– Я не хотела идти к Петьке вчера, – наконец говорю ему глухо, через силу. – Я правда собиралась в библиотеку. У меня даже книги с собой были. Его мама меня встретила в подъезде и попросила отнести ему поесть. Я не могла ей отказать…
Он молчит, будто ему все равно.
– Герман, ты слышишь? Я не хотела, так получилось…
– Ну ладно, пусть так. Только что это меняет?
– Разве для тебя не имеет значения, случайно так вышло или я намеренно нарушила свое обещание и пошла к нему?
– Для меня имеет значение то, что ты соврала мне, – чеканит он, глядя мне в глаза, и его взгляд пронизывает насквозь как ледяные иглы.
– Я… я просто не хотела говорить тебе об этом по телефону. При встрече я бы обязательно тебе сказала. Я думала, ты не поймешь. Опять рассердишься… сбросишь звонок… мы поссоримся. Герман, ну не заставляй меня все время оправдываться! Я так от всего этого устала!
– Разве я тебя заставляю? Это ведь ты захотела поговорить. А я тебя просто слушаю. И честно отвечаю на твои вопросы.
– Герман, я ничего дурного не сделала… я не предавала тебя. Ну пойми же! Петькина мама всучила мне этот злосчастный пакет, потому что ее вызвали на работу. А я не могла отказать… ну, ведь это обычная помощь, не более… Не надо из этого делать трагедию.
– Как скажешь, – пожимает он плечами равнодушно.
Герман как будто отдаляется с каждой минутой еще больше, хотя куда уж. Он словно возвел вокруг себя глухую, непроницаемую стену, сквозь которую я пытаюсь пробиться, но без толку.