Это моя правда
Шрифт:
– Нет, что вы… Я сама буду за мамой ухаживать! Я… Я к себе ее заберу. С мужем поговорю…
Стоящая рядом Таня хмыкнула тихонько, но она услышала, глянула на Петрова быстро, будто хотела проверить, услышал ли он тоже Танино хмыканье.
Услышал, наверное. Вздохнул тяжело, головой покивал. И проговорил как можно более оптимистично:
– Ну-ну. Если так, то
– Конечно, согласится! Что вы! Как он может не согласиться?
Получилось не так чтобы очень уверенно, а как-то возмущенно даже. Преувеличенно возмущенно. Мол, как вы смеете сомневаться в доброте и порядочности моего мужа? Потому, может, так и получилось, что сама не уверена была…
И глаза стали тут же наполняться слезами, как доказательством собственной неуверенности. Почувствовала, как Таня сжала ее пальцы, слегка потянув их вниз. Таким образом поддержать решила. Не смей плакать… Держись!
– Ой… А это Таня, моя подруга… Знакомьтесь, Дмитрий Алексеевич! – представила она Таню запоздало.
– Очень приятно, что ж… Вы уж, Таня, помогите нашей Наташеньке справиться с бедой-то… – улыбнулся Петров, слегка тронув Таню за предплечье. И улыбнулся так, что Таня вдруг смутилась, проговорила тихо:
– Конечно, помогу… Вот сама выкарабкаюсь и обязательно помогу, что вы…
– Тане серьезная операция предстоит в Израильской клинике, завтра она туда улетает… – пояснила Наташа, смахивая со щеки слезу.
– Ах вот в чем дело… Ну что ж, девушки, держитесь, что я еще сказать могу? Ничего больше и не могу… А хотелось бы, что ж. Я ведь всю жизнь женские беды близко к сердцу принимал…
– А можно мне к маме, Дмитрий Алексеевич? – тихо спросила Наташа.
– Так можно, отчего ж нельзя. Только она спит и долго еще будет спать. Ты бы
– Хорошо, Дмитрий Алексеевич, я так и сделаю. Но все равно пойду хоть гляну на маму…
Мама лежала на больничной кровати, маленькая, худенькая, будто вытянулась вся от перенесенного страдания. Хотя, наверное, она ведь и не почувствовала ничего… Просто упала. И лежала, не приходя в себя, пока ее тетя Настя не обнаружила.
Села рядом с кроватью, взяла в руки безжизненную мамину ладонь, проговорила тихо:
– Мама, мамочка… Прости меня, пожалуйста. Это я виновата, что так все случилось. Я тебя бросила одну, счастья своего захотела… Прости меня, прости!
Показалось, что мама улыбнулась. Или она так хотела, поэтому и показалось… Ничего мама сейчас не слышит, не чувствует. Еще и непонятно, какой она будет, когда в себя придет. Может вообще ее не узнать…
Обратно в город машину вела Таня, не дала ей сесть за руль. И хорошо, что не дала. Можно было наплакаться вдоволь, отвернувшись к окну.
И когда наплакалась, легче не стало. Сидела, опустив глаза, теребила мокрую от слез салфетку, сдерживала последние всхлипы. Потом вздохнула тяжело…
– Что? Боишься с Денисом разговор начинать, да? – спросила Таня, глядя на дорогу.
– Боюсь… Ты знаешь, боюсь. Нет, вообще-то он добрый, он хороший… Только эгоист ужасный, ты же знаешь.
– Да знаю, знаю… – вздохнула Таня. – Что есть, то есть, даже и спорить с тобой не буду. Про таких, как твой Денис, говорят – с серебряной ложкой во рту родился. Дальше своей потребности ничего не видит, не чувствует. Мой ведь Дима такой же, в принципе… Хотя я сейчас не имею права о нем так говорить, сама понимаешь. А вот твой Денис… Не знаю, как он себя в этой ситуации поведет.
Конец ознакомительного фрагмента.