Это моя школа [издание 1955 года]
Шрифт:
«Можно подумать, что это не я, а Катя, — думала Таня, всматриваясь в фотографию 5-го класса, — только у Катюши волосы светлее».
На этой карточке Таня сидела у ног сидящей в первом ряду учительницы, на ковре. Ее форменное платье было выше колен, белый передник с крылышками, на ногах — носки…
«Да, да, совсем точно Катя… Ах, Катюшка, как хорошо она вчера сказала! «Я знаю, как ты умеешь учиться. А вот я еще так не умею…» А ведь Катя способнее меня. Только вот усидчивости у меня больше…»
Таня разложила карточки на столе. Вот и самая последняя,
Таня всматривалась в лица подруг и учителей — знакомые до мельчайших черточек. Еще так недавно казалось, что эта привычная жизнь никогда не кончится, что школьная семья, со всеми учителями и нянечками, никогда не распадется — так же как и родная семья, домашняя. Но вот школьная жизнь уже стала отходить в прошлое… Тане вспомнилась последняя ночь, когда девушки после выпускного бала вышли из школы на улицу. Каждая захватила с собой немного цветов — кто веточку сирени, кто пион, кто пучок красных гвоздик.
Было уже три часа ночи. Начинало светать. Но разве можно разойтись по домам в такую летнюю ночь, когда цветут липы и так сладко пахнет медом, когда так легко дышится и трепещут при легком ветерке белые платья, когда хочется и смеяться, и плакать, и петь, и танцевать — и все сразу!
— Идемте гулять по Москве! До утра! — предложил кто-то.
— Да ведь уже утро! — отозвалось сразу несколько голосов.
— Ну так до солнца! Идемте на Красную площадь!
И большая, нарядная, говорливая толпа двинулась по улице.
Ах, милая, родная улочка, ведущая в школу и из школы! Сколько школьниц видела ты и видишь каждый день! Видишь ты и веселые лица и озабоченные. Как недавно еще Таня и Лида ходили взад и вперед по этой улочке, повторяя вслух историю, литературу, геометрию. Кажется даже, что камни этой мостовой запомнили навсегда всех французских Людовиков и все геометрические теоремы. Сколько было в те дни тревог, волнений! Но в эту летнюю ночь, после выпускного бала, представляется, что все школьные дни были такими же счастливыми и беззаботными, как самый последний день.
И все-таки всем почему-то чуть-чуть грустно. Чувствуется, что вместе со школьными днями ушло из жизни что-то очень большое, очень дорогое. Конечно, на смену придет новое, еще большее, впереди — целая жизнь. Но что прошло, то прошло.
Таня обернулась назад. Во всех окнах притихшего школьного дома уже погас свет… И тогда-то они с Лидой и решили побывать первого сентября в школе, чтобы еще раз, уже издали, поглядеть, как проходит этот милый праздник — новый год школы.
Но вот уже короткая, знакомая до каждого камня улочка осталась позади. Веселая толпа бывших школьниц вышла на открытую, широкую улицу. Светало, но фонари еще горели легким, прозрачным, уже не нужным светом. Откуда-то снизу, с бульвара, донеслись голоса, смех, и навстречу хлынула еще целая толпа девушек в белых платьях. Такие же выпускницы,
Вот и памятник Пушкину.
Таня осторожно положила к подножию памятника букетик красных гвоздик. И сейчас же со всех сторон посыпались к ногам поэта гроздья лиловой и белой сирени, пунцовые и розовые пионы, и еще много живых цветов…
И вдруг — что это? По улице Горького, такой пустынной в этот час, медленно движется еще новая толпа. Можно подумать, что это идут демонстранты. Но разве бывают демонстрации в пятом часу утра? Да это же опять школа, только не женская школа, а мужская. У них, верно, тоже только что кончился школьный вечер. Им тоже, должно быть, не хочется расставаться друг с другом.
— Какая школа? — крикнул кто-то из юношей.
— Имени Крупской! — звонким хором откликнулась Танина школа.
И далеко вокруг разносятся шумные приветствия и поздравления.
Скоро все перезнакомились друг с другом, и начался разговор — полусерьезный, полушутливый — о том, кто куда собирается поступить.
— Это у нас будущий астроном, — сказал высокий, худощавый парень, похлопывая по плечу молчаливого, застенчивого товарища. — Про него не скажешь, что он звезд с неба не хватает. Хватает!
— И много уже нахватал? — спросила Танина подруга Лида.
— Да, немало.
— А вы сами кем будете?
— Я? — переспросил высокий юноша. — Ясно кем — строителем.
— Еще бы не ясно! — подхватил какой-то широкоплечий круглолицый паренек. — Он вместо крана стоять будет. Видите, какой вымахал — на добрых два метра. И все ему мало — растет и растет!
Высокий укоризненно покачал головой:
— Помалкивай ты, пищевая промышленность! Другие о звездах думают, а ты о чем? О сосисках да макаронах.
Но круглолицего не так-то легко было смутить. Он слегка прищурился и ответил уверенно:
— Ну, одними звездами сыт не будешь. Нужны не только астрономы, но и гастрономы.
Все еще дружней засмеялись, и кто-то даже захлопал в ладоши.
Но вот, откуда ни возьмись, — милиционер. Он в белом свежем кителе, словно тоже нарядился по случаю школьного праздника.
— Молодые граждане, — говорит он, поднося руку в белой перчатке к козырьку фуражки, — что ж это вы нарушаете порядок? Все люди спят, а вы…
Но «молодые граждане» не дают ему договорить.
— Товарищ милиционер, поймите — ведь такая ночь бывает только один раз в жизни!
— И ведь уже не ночь, а почти утро!
— Оно конечно, — задумчиво говорит милиционер, — для кого еще ночь, а для кого уже утро. Утро жизни, как говорится…
— Да он философ! Поэт! — восклицает будущий строитель. — Товарищ милиционер, разрешите пожать вашу руку!
Милиционер торжественно пожимает руки вчерашним школьникам и отходит в сторону. Должно быть, он понял, что такая ночь и на самом деле бывает у человека только один раз в жизни.