Это! Моя! Земля!
Шрифт:
— Да я, тащ прапорщ… уй, мля, больно… Тащ… тащ… тащ прап… Ааа! Мля буду, ничего такого… Тут эта… петелька на окошке расстегнулась, я и того…. Ааааа! Тащ прапорщик! Мля буду — только застегнуть хотел… Ааа!!!
— А ну — цыц! Сгинь с глаз моих, позор армии, — это снова дядя Коля.
Возня за стенкой прекращается, зато хорошо слышны удаляющиеся шаги. Сначала — будто испуганный слон по саванне ломанулся, с топотом и хрустом. Потом, несколько секунд спустя — неторопливые и спокойные — шаги человека, честно сделавшего свое дело. Похоже, Грушин всерьез взял над ними шефство. С одной стороны — приятно, с другой — при такой «дуэнье» женихов найти у них еще не скоро получится.
Минут через двадцать к бане густо потянулись обитатели палаточных городков
— О чем теперь задумалась, Эухения? — забавно жмурясь на солнце, поинтересовался Грушин, устроившийся рядом, у крутящей в руках обрывок упаковочной бумаги от мочалки Женьки.
— Да вот, дядь Коль, об этом, — девушка протянула кладовщику клок серой оберточной бумаги.
Грушин взял обрывок обертки в руки, повертел несколько секунд и, недоуменно пожав плечами, вернул его Женьке.
— И что?
— «Мочало липовое», — тихо прочла вслух она. — «Министерство обороны СССР, 1958 год»… А много таких на вашем складе, дядь Коль?
— Да полно… И не только на нашем. И не только этого. Только к чему это ты? — снова явно не понял старший прапорщик.
— Да, так… Пятьдесят восьмой год, у меня мама только в шестидесятом родилась, дед, наверное, за бабушкой только ухаживать начал… А кто-то уже подумал, что рано или поздно может что-то произойти, и понадобится много… да вот тех же мочалок… Дал команду изготовить, упаковать, убрать на склад… Пятьдесят лет прошло. Пол столетия. А понадобилось — раз, и есть… И при этом чуть не вся страна военных дураками считает… Как же так?
— Эх, молодая-красивая, гляжу, любишь ты из каждой мелочи глубокие «философические» выводы делать, — рассмеялся пожилой спецназовец. — Не стоит армию идеализировать. Это в тебе сейчас благодарность за спасение и помощь бурлит, вот и выдумываешь, по вашему женскому обыкновению, про спасителя невесть что, чего в нем отродясь, может, и не было… Своего дурдома у нас тоже — выше крыши. И траву, бывает, гуашью красим, и «кантики» на сугробах отбиваем… Да и посерьезнее глупостей хватает. Одно в армии хорошо: пока в ней руководят те, кто сам воевал — в ней порядок. Потому что воевавший, «боевой», на своем горбу всё прочувствовал. Он знает, чем в боевой обстановке может разгильдяйство или отсутствие какой-нибудь сущей, по мирному времени, чепуховины закончиться. Он понимает, что в бою необходимо, а на что можно смело наплевать. А вот если армия долго не воюет, то «боевых» начинают потихоньку задвигать в сторонку «штабные». Кого на пенсию, кого просто на другую должность… Ты думаешь, я по собственному желанию с командира группы спецназа в кладовщики ушёл? Нет, понятно, что «группником» [32] мне бегать уже по возрасту поздновато… Но инструктором-то вполне бы мог… Эх!
32
«Группник» — командир отдельной группы (по численности примерно равной взводу) в подразделении специального назначения.
Грушин глубоко вздохнул и уныло махнул рукой, мол, чего уж там, дело прошлое…
— Просто «боевому» гуашь и кисточку не всучишь… А в невоюющей армии цвет травы на газоне и бордюров, да блеск бляхи на ремне куда важнее, чем сколько раз солдат в этом месяце на стрельбище был. И начинают рулить «штабные»… А потом, вот прямо как сейчас, и всегда — совершенно внезапно, точно в задницу клюёт жареный петух и «штабные» впадают в панику. Потому как приказать солдату бордюр побелить они могут, а вот роту под обстрелом в атаку поднять — это уже вряд ли. Даже самый тупой «штабной» понимает, что на войне от правильных приказов и грамотного руководства зависит, в том числе, и его жизнь. А дороже
Грушин вдруг замирает и легонько встряхивает головой, словно отгоняя какое-то наваждение.
— Так, молодые-красивые, — обводит он глазами притихших и только что внимательно слушавших девушек, — и чего это мы тут бездельничаем? Баня — дело святое, а вот выходного вам никто не обещал. «Отпуска нет на войне», слыхали? Ну-ка, подъем и пошли дальше заниматься!
Позаниматься им не дали. Не успели девушки толком встать с лавки, как на темно-зеленом командирском УАЗе приехал давешний, похожий на слегка потолстевшего и потерявшего форму богатыря, полковник Алексей. Правда, в отличие от прошлого раза, настроение у него было, мягко говоря, не очень. Хмуро кивнув всем девушкам разом, он взял Николая Николаевича под локоть и увел в дальний угол дворика перед ангаром. Говорили они тихо, но с каждой секундой Грушин мрачнел все сильнее. Пару раз он, судя по мимике и жестам, явно пытался возражать. Похоже, безуспешно, потому что в завершении разговора он громко и отчетливо выругался и, махнув рукой, отвернулся от собеседника и пошел к входу в склад, бросив через плечо:
— Ну вас к черту, Алексей! Я сразу предупреждаю — хреново закончится.
— Николай Николаич, ты ж понимаешь, я в бригаде не самый главный, надо мной комбриг… — со страдальческим выражением лица тянет полковник.
— Мудак твой комбриг. Всегда мудаком был — им и остался! Но у вас-то с начштаба мозги, вроде не засохшие. Неужели не понимаете, чем всё это пахнет и чем закончиться может?!
— Пока всё пахнет только попыткой неподчинения непосредственному начальнику, Николай Николаевич, — чётким, но каким-то мёртвым, будто у робота, голосом ответил полковник. — Выполняйте приказ.
— Ох, Лёша, да что ж вы творите-то?! Ладно, Кондаков, он всю жизнь дебилом штабным был, которого папа наверх проталкивал. Но ты-то! Ты ж со мной вместе взводным в Грозном грязь кровавую месил! Ай, да о чем я… Есть, выполнять приказ, товарищ полковник! Но учти, — последнюю фразу Грушин произнес, будто выплюнул, — закончится всё это не подзатыльником и моей фразой «Я же предупреждал»… Кровью это закончится и трупами.
Полковник с каменным лицом молча забрался в УАЗ и, уже сев рядом с водителем тихо, словно извиняясь, произнес:
— Пятерых бойцов я тебе в охрану выделю, Николаич. Больше не могу — нету. Но зато — из разведроты, контрактников.
— Дядь Коль, это что было? — вид полковника и злость в голосе Грушина ее здорово напугали.
— Это, Женечка, — впервые за несколько дней прапорщик не переиначил её имя, — то, из-за чего как раз ни в коем случае нельзя идеализировать армию. Иногда среди «штабных» встречаются настолько конченные идиоты, что они готовы сдохнуть, но не признаться в том, что не контролируют ситуацию. И ладно б при этом дохли только они. Порой такой ублюдок способен уволочь за собой толпу вполне нормальных и ни в чём не виноватых людей…
Кладовщик резко замолчал, но фантазия у Женьки была достаточно хорошая, чтобы про себя произнести то, что не договорил Грушин: «У нас как раз этот случай»…
— Так, девушки, слушай мою команду, — лицо у бывшего спецназовца было неподвижным, словно посмертная маска какого-нибудь египетского фараона, но в голосе ощутимо лязгало железо. — Бегом в ангар, забиваемся там поглубже за полки и делаем, что я скажу.
— Так, красавицы, — неторопливо заговорил он, когда девушки забились в его каморку и даже попытались изобразить что-то вроде коротенькой шеренги. — Сдается мне, что у нас тут назревает серьёзная проблема. Поэтому даю вам бесплатный дружеский совет — ближайшие несколько дней вам лучше будет пожить тут. Имущества у вас, все равно почти никакого нет, так что смысла в палаточный лагерь вам возвращаться не вижу. Спальными мешками я вас обеспечу, есть запасец… На ящиках себе постелите. Будет пожестче, чем на панцирной сетке, но терпимо. А пока — займитесь-ка общественно полезным делом.