Это не любовь
Шрифт:
На самом деле, насчёт того, чтобы взять академический отпуск, Юлька до разговора с Алёной даже не думала. Впрочем, она вообще ни о чём не думала, увязнув в своей хандре, как в болоте. А уж об учёбе – в последнюю очередь. Теперь же этот вариант показался очень даже удачным. Может, даже единственным выходом. Плохо только, что место в общежитии у неё, скорее всего, отнимут.
Но плюсы перевешивали: во-первых, она придёт в себя. Недаром же говорится: "С глаз долой – из сердца вон", а ещё: "Время лечит". Во-вторых, подтянет за год английский. Ну а в-третьих,
Мать, конечно, и за академ будет её грызть, но это в любом случае лучше, чем отчисление.
Юлька аж вдохновилась такой идеей, наметив себе в самом скором времени наведаться в деканат.
59
Анваресу казалось, что последнее время он не жил. Если точнее, не жил полноценной жизнью, а всё пребывал в каком-то напряжённом ожидании, совершая обыденные действия по инерции: чистил зубы, ел, ходил в институт, вёл лекции. Даже когда над статьёй работал – не мог полностью включиться. Если это вообще можно было назвать работой.
Оставаясь наедине с Ларисой, он и вовсе уходил в себя. Не намеренно, так уж само получалось.
Лариса беспокоилась: «Что с тобой? Ты не заболел? Такое ощущение, будто ты погас изнутри».
Это было точное слово – погас. И никакое самовнушение не действовало, никакие веские доводы не помогали. Он смотрел на Ларису, а представлял Аксёнову. И сам поражался: ну как такое могло произойти с ним? Двоечница, прогульщица, глупая, беспутная девчонка, на которую он в любое другое время и не взглянул бы. Таких, как она, всегда считал бесполезными пустышками, никчёмными, ничтожными и в довесок ко всему вульгарными. И вот она, невзирая на все его взгляды и предпочтения, настолько прочно засела… в уме, в душе, в сердце или где там ещё, что думать ни о чём другом не получалось.
Танец ещё тот… первые дни аж в жар кидало, стоило только вспомнить. Потом в груди поселилась тоска. Она напоминала саднящую, незаживающую рану, которая ныла, не умолкая, и особенно крепко прихватывала ночью.
Сначала Анварес не отдавал себе отчёта, что тоскует. Просто не анализировал. А что постоянно искал её взглядом в потоке студентов – так это списывал на беспокойство. Он ведь действительно за неё переживал.
Первое время боялся – вдруг она с таким-то неуравновешенным нравом совершит что-нибудь непоправимое. Теперь вот переживал, что из института дурочку попрут.
Вот какого чёрта она пропускает занятия? В её мифическую болезнь он абсолютно не верил. Отговорка, шитая белыми нитками. И о чём она только думает? Мало ей натянутых отношений с деканатом и провальной первой аттестации, когда кроме него и физрука никто Аксёнову не аттестовал? Если даже чудом упросить Волобуева, на пропуски и аттестацию ещё могут закрыть глаза, но как, чёрт возьми, она собирается сдавать сессию? Да ей и зачёт половина его коллег не поставит, потому что наверняка в глаза её не видели. Как же можно так наплевательски относиться к своему будущему? Рушить всё своими
Он негодовал, терзался, изводил себя этими мыслями и... не знал, что делать.
А потом Анваресу на глаза случайно попалась её фотография.
Лариса показывала снимки с Хэллоуина – спасибо одному активисту из студотряда, который вёл хронику насыщенной студенческой жизни, а затем выкладывал на сайте.
Аксёнова затесалась туда явно случайно. На переднем плане позировали Лариса и её помощники, а она просто попала в кадр, поэтому вышла мелкой и расплывчатой, но он её сразу узнал. Наткнулся взглядом и завис на несколько секунд, пока Лариса не перешла на следующее фото. Он чуть было не попросил вернуть назад, да вовремя спохватился.
Именно в тот момент Анварес и осознал, как нестерпимо хочется её увидеть, не мелким пятнышком на экране, а живьём. Голос услышать, взгляд поймать. Он аж сам поразился, до чего невыносимым по своей остроте было это внезапное желание.
60
Декана у них не любили, и, наверное, было за что. Волобуев слыл редкостным самодуром, но к Анваресу почему-то, не скрываясь, благоволил. Анечка, секретарь декана, и вовсе встречала Анвареса как родного. Хотя со многими – видел он не раз – обращалась с ледяным высокомерием, какого и у декана не встретишь.
Волобуев пригласил его зайти по делу, обсуждали грядущий симпозиум в Сиэтле.
Почему-то после разговора с деканом настроение неожиданно улучшилось. Эта поездка сулила серьёзный взлёт в карьере. Затем впереди – докторская. Вот о чём нужно думать, а не о всяких глупостях.
Приободрённый, Анварес вышел из кабинета Волобуева как раз в тот самый момент, когда Анечка говорила по внутреннему телефону:
– Ещё Аксёнову ждём в деканате. Должна предоставить объяснительную по пропускам.
– …
– Так вопрос уже об отчислении стоит. А староста жалуется, что не может дозвониться…
Сердце судорожно дёрнулось. Анварес на миг остановился, совершенно непроизвольно, бездумно. Встревоженно взглянул на Анечку, но та ответила ему цветущей улыбкой, затем скроила на миловидном личике сожаление, показав на телефонный аппарат, мол, прошу прощения, занята сейчас.
Он кивнул – да, всё понимаю, и вышел. Ну не стоять же над ней, слушая чужой разговор. Однако в груди заколотился… страх – не страх, но что-то вязкое, тянущее, неприятное.
"Допрыгалась! – ругался он про себя. – Дура!".
Чего и кому она доказала?
До начала семинара оставались считанные минуты, но он вдруг свернул в небольшой холл, уставленный кадками с фикусами и монстерами. Подошёл к окну, привалился плечом к откосу.
Отсюда, с третьего этажа, открывался вид на пустынный двор и заснеженную крышу столовой. Календарная зима ещё не наступила, а снег валил вовсю.
Время для Анвареса вдруг остановилось. Глядя на падающие хлопья, он мало-мальски успокоился. Во всяком случае, мог рассуждать, даже спорить с самим собой.