Это не любовь
Шрифт:
Вот за неё он очень боялся. Она такая непредсказуемая и глупая. И рассуждает совсем как избалованный ребёнок: «Сделаю себе плохо всем назло». Ему назло.
Даже представить страшно, что она может ещё выкинуть.
Анварес пытался придумать мягкие слова и вообразить её реакцию. Но ничего не выходило – совсем другая она теперь лезла на ум. С длинной, тонкой шеей и чуть запрокинутой головой, с приоткрытыми губами, такими чувственными и влекущими, с затуманенным взором и срывающимся горячим дыханием. От этих картин у него и самого взор затуманивался.
Интересно,
78
По дороге Анварес планировал завернуть в супермаркет, купить какой-нибудь еды – тяжёлые разговоры лучше вести на сытый желудок. Но так рвался оказаться скорее дома, что попросту забыл. И в подъезде поймал себя на мысли, что злится из-за лифта – где-то застрял, пришлось ждать.
Гостью свою обнаружил за чтением. Узнал обложку – Фицджеральд. Вспомнил сразу, как чихвостил её на семинаре. Вспомнил, как она огрызалась ему, как в бешенстве вылетала вон из аудитории, глядя с ненавистью, а теперь вот сидит на его диване, подогнув под себя голые ноги, и читает. На душе вдруг почему-то сделалось тепло и хорошо, и он невольно разулыбался. И понял вдруг – сейчас он ничего сказать ей не сможет. Просто не сможет и всё. Может быть, потом? А сейчас пусть ещё хоть немного побудет это «хорошо».
Она тоже ему обрадовалась – он это видел. Поднялась с дивана, полотенце, соскользнув, обнажило на миг стройное бедро. Анвареса тотчас кинуло в жар, и он поспешно ретировался на кухню, чтобы она не заметила его смущение. Там он раскрыл холодильник и снова, как накануне, несколько секунд смотрел на банки и свёртки бессмысленно, пока не вспомнил, что хотел взять. Рядом с ней он катастрофически тупел. Даже не то что тупел, а все мысли сами по себе перетекали в одно определённое русло.
Что вот она с ним делает? Ведь раньше такого не бывало. И не прав, кстати, Оскар Уайльд со своим лордом Генри. Уступил вот он соблазну и ни черта от него не избавился, даже ещё хуже стало. Потому что теперь он знал, каково это – быть с ней, и до одури хотелось ещё. И это очень мешало! Он даже ел через силу, хотя старался не смотреть на неё лишний раз.
А потом вдруг ей сделалось плохо…
Будь он повнимательнее – сразу бы заметил не ноги голые, а болезненную бледность, тёмные круги под глазами, вялость, совсем ей не свойственную. Тем более стоило быть начеку после её вчерашнего променада в тапках по сугробам.
Анварес уложил её в постель. Потом порылся в аптечке, но поскольку сам не болел с детских лет, никаких лекарств в доме не хранил, кроме йода и бинтов. От Ларисы остались какие-то капли в нос, тюбик с мазью от ушибов и блистер с но-шпой. Но это всё не то, совсем не то.
Сунулся в дубльгис посмотреть, где ближайшая аптека – оказалось, буквально в двух шагах, в торце соседнего дома, а он и не знал. Девушка-провизор надавала ему кучу всяких модных пастилок, жевательных таблеток, растворимых порошков.
Только
Анварес здорово перепугался – а вдруг это не простуда, а что-нибудь серьёзное? Воспаление лёгких или… Нет, нет, об этом даже думать страшно. Чуть с ума не сошёл, пока дождался скорой. Раза три перезванивал диспетчеру. Метался между спальней и гостиной, окна которой выходили во двор, куда должна была въехать машина скорой помощи.
Врач отчасти успокоил его, да и Аксёнова наконец пришла в себя. И даже смотрела на него вполне осмысленно. Правда недолго, и вскоре опять отключилась. Но зато и жар спал – это уже подействовал укол.
Но затем возникла другая беда: она вся взмокла. К блестящему от пота лбу налипли влажные чёрные пряди. Майку – вообще хоть отжимай. Пришлось как-то обтирать её, переодевать в сухое. Юля при этом что-то бормотала сквозь сон, вяло отбивалась, выкручивалась, мешала только, а ему и так это дело давалось очень тяжело. И морально, и физически.
Но главное – ей стало легче. Однако он всё равно всю ночь не спал, следил и боялся. Так и уснул в кресле, уже под утро, хотя мог бы вообще-то постелить себе на диване в гостиной. Но не хотелось быть так далеко, мало ли. А проснулся – ни ног, ни шеи не чувствовал, всё затекло.
79
В воскресенье Аксёнова выглядела явно свежее, чем накануне. Всё порывалась встать, заявляла, что почти здорова, потом заметила на себе его футболку и вскинула на него круглые испуганные глаза.
– Кто меня переодел? – пролепетала. – Вы?
Анварес кивнул, с удовлетворением подмечая, как густо и стремительно она краснеет.
– Какой ужас, – выдохнула она и снова плюхнулась на подушку. Ещё и под одеяло спряталась, натянула по самую макушку, мол, мучается от стыда.
«Угу, – подумал он. – Ужас, ужас. Видела бы ты, как я вчера краснел и мучился».
Впрочем, долго убиваться Аксёнова не стала и время спустя уже весело щебетала, кривилась, глотая таблетки, давилась, просила похлопать по спине. Но при этом смотрела на него с таким обожанием, что у Анвареса губы сами собой улыбались.
– А тебя там не потеряли? – спросил он, сам не зная, что именно подразумевает под «там». – Никуда не надо позвонить?
– Где? В общаге? – удивилась Юля. – Кому я там нужна! Инна, соседка, счастлива, поди, что меня дома нет.
– Не уживаетесь?
– Ну да, – вздохнула она грустно. – Я же… неуживчивая.
– Это точно, – усмехнулся он.
– У вас тоже характер… – запальчиво начала она и сразу под его взглядом осеклась. – Характер.
Анварес молчал, наблюдая, как она вдруг сконфузилась. Смешная. При ней он тоже то и дело испытывал неловкость, но сейчас, когда вдруг она застеснялась, да ещё и зарделась, его вдруг охватил азарт, даже кровь приятно заиграла. Он подсел ближе, чуть склонился, наслаждаясь её смущением.