Это не любовь
Шрифт:
За ужином тоже молчали. Он ей всучил свой банный халат под предлогом, что она должна быть в тепле. Юля в нём утопала, но спорить не стала. И вообще стала вдруг на редкость покладистой, даже и не скажешь, что это она дерзила на парах и вела себя вызывающе. Но даже закутанная в халат, как в кокон, она действовала на все его нервные окончания разом, просто лишь потому что сидела рядом. Он даже вкус пищи почти не ощущал. И всё думал – почему так выходит: иногда, вот как вчера, они общаются легко, почти без напряжения. А то – словно кол проглотил – ни охнуть, ни вздохнуть, ни
– Я сегодня был в деканате. Договорился, чтобы тебя не отчислили. Но ты должна начать учиться. Волобуев даёт тебе последний шанс, понимаешь? Второй раз он на такую поблажку не согласится. Так что ты уж не подкачай.
Юля, помолчав, заявила вдруг:
– Если честно, мне плевать на Волобуева и на институт тоже плевать. Я вообще думаю, что ошиблась с вузом. Ну или с факультетом. Нет, литературу я люблю. И историю тоже. Но я терпеть не могу английский. Но я вам обещала, что буду стараться. Значит – буду. Я умею держать слово.
Ну, хоть так… Однако не успел он порадоваться, как она выдала:
– Мне, Александр Дмитриевич, к себе уже пора. Домой. То есть в общежитие.
Он на миг замер, пытаясь воспринять её слова. Пора? Она хочет вернуться в общежитие? Зачем?
– Но… – сглотнув, он произнёс, – ты ведь не здорова. А там такие условия, что…
– Я нормально себя чувствую, правда. Я всегда так, с самого детства – быстро выздоравливаю. День-два и как огурчик. Ну и потом, я и так у вас тут задержалась.
"Мне это не в тягость", – чуть не выпалил он, но вовремя осёкся и смутился.
Затем на смену смущению тотчас пришла злость: какого чёрта он сейчас творит? Что он несёт? Он ведь не думал оставить её у себя насовсем. Он ведь любит жить один. Да и вообще, даже то, что сейчас происходит – это нонсенс, абсурд. Узнай кто об этом… нет уж, пусть никто не знает. Пусть она возвращается в своё общежитие.
– Я вам очень-очень благодарна. Но мне правда пора.
И от этого её извиняющегося тона стало ещё хуже.
– Я утром отвезу, – пообещал сухо.
Да, так будет правильно. Он всего лишь позволил себе забыться. Окунулся с головой в иллюзию, но пора всё это прекращать, а то он, похоже, заигрался.
Однако приподнятое настроение почему-то испортилось, и аппетит тоже пропал.
Постелил себе он снова на диване в гостиной, но долго, мучительно долго не мог уснуть. В груди пекло и давило, и никак не получалось избавиться от этого гнетущего чувства.
82
Юлька задыхалась от счастья. Буквально захлёбывалась им. Её не удручала даже дурацкая болезнь, свалившая её в постель так не вовремя, хотя, может, и вовремя – это как посмотреть. Ведь сам Он – такой невозможно красивый, умный и замечательный – ухаживал за ней! Это ведь немыслимо!
Она до сих пор поверить не могла. Всё боялась, что сейчас проснётся, и чудо растает, карета превратится в тыкву, ну и далее по списку.
Но волшебные выходные закончились, а чудо осталось.
Утром
Возникло ощущение, что она тут не заблудшая гостья, что она с ним живёт, что у них отношения. И от этого её распирал щенячий восторг. До безумия хотелось кинуться ему на шею, поцеловать напоследок, пожелать хорошего дня. Но… приходилось сдерживаться – она же не сумасшедшая. Хорошего дня она ему, конечно, пожелала, а вот вместо объятий и поцелуя лишь посмотрела на него с щемящей тоской.
Он это, наверное, почувствовал, потому что и сам перед уходом бросил на неё такой взгляд, что внутри всё сжалось.
Совсем сойти с ума от счастья не давали только мысли про Ларису Игоревну. Юльке не терпелось расспросить Анвареса о ней, но понимала – нельзя, как бы ни жгли язык эти вопросы.
Вот бы хоть узнать, как он к ней относится. Но и на это она не решалась. Когда-нибудь, думала, потом, позже…
Ну и немного её обескураживало ещё одно обстоятельство – почему он даже не притронется к ней после той их бурной ночи?!
Может, ему что-то не понравилось? Она ведь не гуру по части ублажения мужчин. Может, что-то было и не так? Но если вспомнить его лицо в те моменты… нет, такое лицо не бывает, когда что-то не нравится. Да и позже она несколько раз перехватила его голодный взгляд. Он хотел, конечно же, хотел! Но всякий раз, когда наступал такой момент, когда между ними будто струна натягивалась, он отстранялся и сбегал. И этого Юлька искренне не понимала. Ладно ещё, когда ты не можешь решиться сделать шаг и переступить границу в первый раз. Но когда ты эту самую границу пересёк трижды и без всяких колебаний, к чему теперь-то ударяться в мораль?
Никак не понимала она этого. Ну и тосковала по его теплу, конечно же, по рукам, по требовательным губам, по жаркому дыханию и всему остальному. Но особенно по поцелуям.
Когда вспоминала, с каким пылом он впился ей в губы тогда, сердце тут же заходилось. Вот бы ещё так!
Как-то даже мелькнула шальная мысль соблазнить его – но и тут она тоже совсем не гуру. Да и стыдно это. И вообще такое невозможно даже вообразить, чтобы она его, Анвареса, первая касалась, льнула к нему, ну или что ещё там делают с этой целью. Нет-нет-нет. Ни за что. Она же ни какая-нибудь там… Потому оставалось лишь смотреть на него, мысленно сокрушаясь…
Но, как оказалось, не только этот нюанс омрачил её счастье. Ещё и чёртова физиология всё испортила!
В понедельник Юлька проснулась, чувствуя лёгкую тянущую боль и тяжесть внизу живота.
В первый момент она и не заметила этого – всё её внимание было неотвязно приковано к Анваресу. А вот когда он ушёл на работу, когда схлынул восторг и накатила вдруг мечтательная грусть, Юлька прислушалась к своим ощущениям.
Сама по себе боль была несильной и доставляла лишь лёгкий дискомфорт. Хуже другое: эта боль означала, что завтра начнутся самые нелюбимые дни. И ей, хочешь – не хочешь, надо немедленно возвращаться домой.