Это не учебная тревога

Саммерс Кортни

— Знаете, то, что у нас была одна тихая и спокойная ночь, не значит, что можно выделываться. Я видел болторезы в комнате сторожа. Пора посмотреть, что есть в шкафчиках.

— Идем, — соглашается Райс.

Они встают. Харрисон медлит секунд пять, а потом поспешно бежит за ними. Кэри оборачивается ко мне с Грейс:

— Вы с нами?

Я бы пошла, но Грейс вздрагивает и отрицательно качает головой.

— Это похоже на разграбление могил.

— Слоун?

Грейс смотрит на меня. Кажется, она хочет мне что-то сказать.

— Я — пас, — говорю я.

Мы с Грейс остаемся наедине. С тишиной. Мы сидим

молча, и через десять минут я жалею о том, что не пошла с парнями. Наверное, Грейс не собиралась со мной ни о чем говорить. Разговоры со мной, видимо, не входят в список ее приоритетов. У нее же есть Трейс.

— Слоун?

— Да? — Я морщусь от того, с каким жаром отозвалась.

— Сходишь со мной к моему шкафчику? Я оставила в нем сумочку перед тем, как всё это началось. Мне нужна она, но я… — Грейс смущенно смеется: — Я не хочу идти туда одна.

— Конечно.

Шкафчик Грейс находится на первом этаже, рядом с кабинетом секретаря. Мы молча идем туда. До нас доносятся голоса Кэри, Райса и Харрисона — они где-то рядом, но разобрать, что они говорят, невозможно. Да и незачем. Не зная, чем себя занять, я мотаюсь позади шкафчика Грейс, пока она набирает код, с трудом видя цифры в тусклом свете. Набрав код, она не открывает дверцу, а просто стоит на месте, будто боясь заглянуть внутрь. Через некоторое время она всё-таки распахивает дверцу, и я мельком вижу приклеенные к ней вырезанные из журналов фотографии актеров и музыкантов. Интересно, что с ними сейчас. Они мертвы? Или всех знаменитостей спасли? Когда весь этот ужас закончится, обществу понадобятся развлечения для того, чтобы отойти от всего случившегося. Будут сняты фильмы, сотни фильмов, и в каждом из них мы будем героями и любовниками, и лучшими друзьями, и победителями, и мы будем смотреть эти фильмы, пока не отдалимся от нашей собственной истории настолько, что забудем, как в действительности чувствовали себя здесь и сейчас.

Грейс достает свою сумочку. Дизайнерскую. Расстегивает молнию и шарит в ней, пока не находит то, что ищет. В это же мгновение сумочка выскальзывает из ее рук и падает на пол. Грейс крепко сжимает в пальцах сложенный лист бумаги. Она разворачивает его, прижимает к лицу и вдыхает его запах.

— Посмотри, — говорит она. Целует записку и передает ее мне. Как только я беру листок, она просит: — Осторожней…

Я всматриваюсь в округлый почерк.

«Доченька, я не успела собрать тебе обед — я растяпа! Взамен кладу тебе деньги. Купи поесть что-нибудь полезное! Не забывайте, Миссис Президент, вы — пример для всего студенческого совета!

Люблю тебя. Мама».

Первое, о чем я думаю: «Миссис Каспер всё еще собирает Грейс обед?». И тут же удивляюсь, что такой вопрос вообще возник, ведь это так похоже на миссис Каспер.

Это записка от мамы Грейс. Вот что теперь имеет ценность. Вот что теперь дорого.

— Счастливица, — говорю я.

— Да. Я знала, что она здесь… но не могла… просто не могла. До этого момента, — объясняет Грейс. — А сегодня утром проснулась и поняла, что она нужна мне. Я так скучаю по маме.

Она забирает листок и проводит по нему пальцем. У меня сжимается горло и сдавливает грудь. Становится трудно дышать. Воспоминания

о моей маме подернуты дымкой. Они как детское одеялко — мягкие, приятные и невесомые. Записка Грейс не вызывает у меня мечтаний о женщине, без которой я прожила большую часть своей жизни. Нет, это не так….

— Ты в порядке? — смотрит на меня Грейс.

— Да.

Мы долго не двигаемся и ничего не говорим. Будто впали в какой-то анабиоз. Мы можем часами простоять здесь молча и ничего не делая, потому что нам нечего говорить и нечего делать. Грейс смотрит на свою записку, а я скрещиваю руки на груди, вновь борясь с желанием спросить ее, помнит ли она нашу совместную ночевку. Не знаю, почему хочу этого, но всё равно удерживаю себя.

— Эй!

Мы оборачиваемся. По коридору, крутя между пальцами ключи, идет Трейс. Грейс поднимает свою сумочку и поспешно сует в нее записку.

— Я сейчас покажу вам нечто клевое, — широко улыбается Трейс.

Он ведет нас в учительскую.

Кэри, Райс и Харрисон присоединяются к нам, свалив в банкетном зале найденное в шкафчиках добро. Трейс недоволен их компанией, однако Кэри указывает, что тот не владеет школой. Они всё еще препираются, когда мы заходим в учительскую, расположенную на втором этаже. По школе ходит — ходила — шутка, что все деньги ушли сюда. Здесь есть холодильник, цветы (искусственные букеты аляповаты, но, тем не менее, яркие краски радуют глаз), мягкие диваны и кресла, красивые лампы. Шкафы для хранения школьных принадлежностей и столы. Микроволновка и кулер. Журналы.

— Вы только гляньте. — Порывшись в одном из шкафов, Трейс поворачивается к нам с внушительной бутылкой виски в руках. — Слухи оказались правдой. Так и знал, что они хранят тут заначку.

— Алкоголь? — спрашивает Харрисон, и по его тону я понимаю, что он никогда раньше не пил спиртного. Во всяком случае, уж точно не напивался. — Ничего себе!

— Откуда здесь виски? — удивляется Райс.

Трейс ставит бутылку на стол перед креслами и щелкает пальцами по этикетке на горлышке бутылки.

— Прочитай. В морозилке был торт-мороженое, но он растаял.

Грейс вслух читает написанное на этикетке:

— «Наслаждайся выходом на пенсию, Вик. Хотелось бы нам быть на твоем месте».

Вик Бергштайн. Наш седой учитель всемирной истории.

— Как думаете, наслаждается он выходом на пенсию? — спрашивает Трейс, и у меня вырывается смешок. — Я понимаю, что, должно быть, он мертв. Но мне тут вспомнилось, сколько раз я желал учителям смерти — к примеру, миссис Гуд, — и это забавно, потому что теперь они, скорее всего, мертвы, и это как… это как будто я…

Его глаза расширяются. Он словно продолжает про себя: «Я хотел этого. Я хотел, чтобы они умерли, и теперь это случилось, потому что я этого хотел».

— Они не все были плохими, — говорит Грейс. — Мне нравился мистер Форд. И миссис Лафферти. Миссис Типтон была прикольной. Уверена, она выжила. Некоторые из них прекрасно знали свое дело.

В памяти одно за другим всплывают лица учителей. Где они сейчас? Прав ли Трейс в том, что все они мертвы? А я сама когда-нибудь желала им смерти? Может ли это быть причиной того, что я здесь, а они — нет? Но затем приходит мысль о том, что они, наверное, тоже не раз желали нам смерти. Должны были желать. Какой учитель не пожелает?