Это трава

Маршалл Алан

Участвовать в этом! Быть там! Боже, какой мне достался чудесный удел!

Драма разыгрывалась на фоне мерцающих огней, нарядных витрин, звенящих трамваев, дыма, стлавшегося над тележкой пирожника, ярко пылающей печурки, потока людей, идущих с вокзала и на вокзал.

Каждый вечер я стоял у тележки Драчуна, смотрел на представление драмы, участвовал в нем. Тележка с пирожками стала моим домом.

ГЛАВА 2

Было уже около девяти вечера, когда из здания вокзала вышел молодой человек; он держал в руке чемодан, перетянутый двумя ремнями. Поставив чемодан на рбочи-ну тротуара, он стал осматриваться. На нем был синий костюм из саржи, купленный несколько лет назад, когда нынешний владелец его был помоложе

и потоньше. Теперь костюм был ему мал. Ни воротничка, ни галстука на молодом человеке не было.

Нетрудно было догадаться, что он приехал из провинции, и я был уверен, что он сейчас подойдет к тележке с пирожками и попросит рекомендовать ему место для ночлега.

Я не раз видел приезжих, которые, выйдя из вокзала, останавливались и осматривались подобно этому молодому человеку. Все это были провинциалы, не имевшие родственников в городе. Часто их поездка в Мельбурн была вызвана болезнью кого-то из членов семьи, и они приезжали в город, не заказав себе предварительно номер в гостинице.

Я легко мог вообразить, как, готовясь к поездке, они толковали между собой: поедем всего на несколько дней и остановимся в гостинице - там ты сможешь показаться хорошему врачу. И обойдется это недорого.

Гостиница в их представлении была похожа на ту, где они останавливались, когда ездили на еженедельную ярмарку в ближний городок. Когда они обсуждали предстоящую поездку у себя в зарослях, Мельбурн не казался им таким уж большим. Но когда они выходили из вокзала - размеры города приводили их в изумление. Городской шум оглушал их. Высокие здания и улицы, заполненные оживленной толпой, пугали. Прохожие спешили мимо них, не удостаивая взглядом. Все вокруг было странно и необычно, и они чувствовали себя потерянными. И вот в эту минуту в поле их зрения попадала тележка с пирожками.

– Давай-ка спросим его, - вероятно, говорил приезжий своим спутникам, и, спотыкаясь под тяжестью чемоданов и со страхом посматривая на проносящиеся мимо автомобили и звенящие трамваи, они пересекали улицу.

Я говорил со многими из них. Они неизменно вызывали у меня чувство жалости. Драчун никогда не проявлял интереса к тем, кто приезжал с женой. Такой человек уже не был беззащитным. Драчуна интересовал лишь одинокий провинциал. Он таил в себе немало возможностей; прежде всего, у него обычно водились деньги. Приезжие парочки Драчун предоставлял мне; я знал, какая гостиница им нужна, и направлял их по соответствующему адресу.

Молодой человек, о котором шла речь выше, несколько минут осматривался, прежде чем перейти улицу. Затем он купил пирожок у Драчуна, который решил, что это обыкновенный работяга и внимания не заслуживает. Стоя рядом со мной, приезжий жевал пирожок, видимо раздумывая, что ему делать дальше.

– Надолго к нам?
– спросил я,

– Сам не знаю, - ответил он.
– Хотел бы, черт возьми, поскорей выбраться отсюда.

– А чем занимаешься?

– На лесопилке работаю. Около Мэрисвилля.

Слово "Мэрисвилль" неизменно навевало мне воспоминание о ясеневых рощах, о деревьях с верхушками, уходящими в туманную высь, с мощными стволами, вдоль которых полосками свисает кора.

– Здоровые там деревья, - заметил я.

– Подходящие, - согласился он.
– Иное вымахает в сто восемьдесят футов, без единой ветки. Сам понимаешь, что такое бревно больше ста футов в длину. Красота! Да они все там такие.

– Ты - рубщик?

– Нет, пильщик. Распиливаем бревна. Работал на спаренной пиле, и в ней стало что-то заедать. Сейчас на время отлучки меня подменил приятель, и я чего-то опасаюсь. Надеюсь, что он наладил пилу, а то, если она перегреется, дело плохо. Я говорил ему, но это такой парень, что у него хоть кол на голове теши.

Он еще немного поговорил о своих товарищах по работе, но

видно было, что его что-то тревожит.

– Я, собственно, доктора повидать приехал, - неожиданно сказал он. Неделя уж, как со мной что-то стряслось.

– А что такое?
– спросил я.

– Подцепил от девчонки, с которой гулял. Так-то она ничего, я на нее не в обиде, только кто-то ее наделил, а она меня.

– Не повезло тебе, - сказал я.
– Надо поскорее показаться доктору, нельзя это запускать.

– Я тоже так думаю. Один дружок мне сказал: раздобудь раствор селитры через две недели будешь здоров, как новорожденный младенец. Но попробуй достань* что-нибудь в зарослях. А другой парень - он когда-то сам подцепил посоветовал мне пить скипидар с сахарной водой. Черт возьми, не знаешь, что и придумать. А еще один сказал, что лучше всего свинцовая мазь. Я бы рад был, да где ее возьмешь? Когда все это со мной стряслось, решил поехать в город. С такой хворобой много не наработаешь. Вообще-то я никогда не унываю, но ведь неладно получается: сам ты здесь, а ребята там. И нелегко им приходится - в этом-то вея беда. А самый мой верный дружок - Дон, у нас все пополам. Если бы я оказался безработным, а он нет, то половину получки он отдал бы мне. Я знаю его с малых лет. Всегда вместе были. А сейчас он за меня отдувается. Это не по правилам. Хотя он-то знает, что я не виноват. Вот чертовщина. Он постоял с минуту, рассматривая улицу.

– Я знал одного парня, так он трижды переболел. Ну, я-то уж больше не подцеплю, шутишь! Он поднял чемодан.

– Надо идти. На Берк-стрит должна быть гостиница. Дон как-то ночевал там.

– Всего, - сказал я.
– Желаю удачи.

– Всего.

Я провожал его взглядом, пока он переходил улицу.

– На что он плачется?
– спросил Драчун.

– Подцепил болячку.

– Ты сказал ему, чтобы он пошел в клинику?

– Нет, а разве надо было послать его в клинику?

– А как же? Говори всем, чтобы шли в клинику. Ведь не проходит и вечера, чтобы какой-нибудь малый не пристал с расспросами, как избавиться от такой болячки. В Мельбурне ими хоть пруд пруди. А тот малый, с кем ты говорил, не похож на других. Каждому готов разболтать. Городские парни - те никогда не выставляют напоказ, прячутся, как фараон, которому подбили глаз. С ними ты поделикатней - очень уж обидчивы.

Так, стоя у тележки с пирожками, я обогащался опытом. Я узнал, что гонорея - это болезнь молодежи, болезнь юных повес и гуляк. Страх подхватить эту болезнь преследовал их, как дикий зверь, затаившийся в дебрях их сексуальных влечений. Они говорили о ней часто и наигранно презрительным тоном, с усмешкой отрицая ее опасность. Иные, боясь взглянуть правде в глаза, хвастались своей болезнью, несли ее как флаг, как символ своих успехов, своей мужской силы. Таким казалось, что это утверждает за ними репутацию людей, видавших виды, прошедших огонь и воду, ставит их выше тех, кто с неуверенностью и сомнением относится к "романам", из-за которых можно подцепить болезнь.

Я терпеть не мог хулиганов, бродивших по улицам целыми шайками. На окраинах они чувствовали себя как дома. В городе же растворялись в общей массе, теряли свое лицо и свою силу.

У всех у них была своя причина, почему они стали такими: распавшаяся семья, пьяница отец, окружающая обстановка, - все это заставляло их искать опоры в шайках, где верность друг другу и своей шайке была незыблемым законом.

Дома никто не относился к ним с уважением. Родители смотрели на них как на детей и обращались с ними соответственно. Отец обычно кричал на своих отпрысков, требуя повиновения, пытаясь таким образом утвердить свой авторитет перед лицом назревающего недовольства, сначала робкого и пассивного, затем все более открытого и дерзкого, постепенно переходящего в бунт.