Это твоя жизнь
Шрифт:
— Аннйонг хашимикга, — зачастила звонившая по-корейски. — Канапсуммида. Олма имнигга Хал-гги хан-гук арадмддупта? — Она продолжала говорить, Карл поднял брови, а я стоял рядом, созерцательно кивал в такт речи и бормотал.
— Интересно… интересно…
Карл, похоже, собрался что-то сказать, но я торжественно поднял руку, дабы он не нарушал мою сосредоточенность.
— Аннйонг-и кйесейо!
Кореянка наконец замолчала, и я потряс головой, раздраженный сказанным.
— Что это за язык? Японский?
— Корейский.
— Вот это да! А вы по-корейски говорите?
— Ну,
— Во Вьетнам?
— Не в Сайгон, то есть, извините, а как это? В Сеул. Я их всегда путаю, и там и тут война была, верно? Я имею в виду, Корею и Вьетнам путаю, хотя его теперь уже переименовали, Сеул, так? Погодите, наоборот. Сеул по-прежнему называется Сеул, а Сайгон называют как-то иначе, да?
58
Чуть-чуть (фр.).
Из-за этого нервного трепа у меня сделался виноватый вид, поэтому я почувствовал, что должен развеять все сомнения.
— Лучше я с этим сразу разберусь, — объявил я, взял трубку, набрал номер и гневно отчитал говорящие часы лучшей импровизацией ориентальной белиберды, на какую только способен: — Нинг-дай сорнэ вайдонга ной нье дауи самсунг двинг ноэ синга хёндэ дэу ной Дэу! — И решительно положил трубку.
Фотограф с ассистентом во все глаза таращились на меня.
— У меня была «дэу», — зачем-то довел до моего сведения ассистент, — только я ее поменял на «хонду».
Фотографии вышли очень даже ничего. Интерьер был, конечно, ужасный, но я зато выигрышно смотрелся между портретом футболиста премьер-лиги и картиной какого-то безвестного современного импрессиониста. Где-то через час пришел репортер, расспросил меня о жизни и, как все писаки, которых я встречал, переврал мои слова, а что-то просто выдумал. Только на сей раз наглую ложь опубликовали, чтобы внушить, что я гораздо лучше, чем на самом деле. Мои слова передернули и переврали в мою пользу. Подтасовка, точнее, подтусовка. Надо бы на них пожаловаться в Комиссию по надзору за прессой.
Моя мать увидела статью и спросила, не купил ли я втихаря квартиру, принадлежащую корейской чете на их улице. Приглушенным голосом я объяснил, что осмелился сфотографироваться в чужом доме, чтобы собрать деньги на благотворительность, но этот секрет нельзя выдавать, иначе раненые морские птицы не получат наличных. Мама пришла в восторг и обещала никому ни словечка. Потом она поинтересовалась, что это за благотворительность и много ли я уже собрал, и как-то так получилось, что прямо на месте мне пришлось выписать чек и вручить ей, чтобы она его отослала.
Было трудно оценить, возвысил ли меня репортаж в «ОК!» над коллегами еще хоть немного, но приглашения и просьбы поучаствовать в мероприятиях участились. И я отвечал согласием на все. Что-то подсказывало мне, что мои каникулы на планете Слава не затянутся, и, пока я здесь, хотелось урвать побольше. Из-за этого я почти
Высидев все представление «Напалм!», я общался с другими звездами, из-за которых, видимо, мест не досталось тем, кто действительно работал над спектаклем. Когда-то я робко стоял рядом, надеясь, что мне кто-нибудь представится, теперь же группки беседующих магически расступались и знаменитые лица приветствовали меня с таким жаром, словно мы были европейцами, волей случая повстречавшимися в дебрях Африки. Разумеется, здесь была своя иерархия и знакомства с некоторыми мегазвездами следовало дожидаться. Не подойдешь же запросто к Роберту де Ниро со словами: «Привет, Боб, я Джимми Конвей. Может, помнишь рекламу банковских операций по мобильной связи? Честное слово, эти съемки иногда такая морока…» Однако для звезд, которые нервничали из-за того, что их карьера пошла на спад, или для тех, кто отставал от меня на несколько ступенек, Джимми Конвей Кстати-о-дисках был именно тот человек, в чьем обществе неплохо бы засветиться.
Я пил шампанское рядом с каким-то милягой в шарфе, и он накинулся на меня с таким энтузиазмом, что я почувствовал, как заливаюсь краской.
— О, Джимми, вот что я скажу, видел вас на гастролях пару месяцев назад, вы были просто чудо!
Не знаю, что и думать, когда слышу такое. Они что, совершенно утратили чувство реальности или настолько пропитаны блефом шоу-бизнеса, что врут почем зря каждому встречному?
— Большое спасибо. Рад, что понравилось.
— Да-да, просто обхохочешься. Думаю, слова «гений эстрады» не преувеличение.
Мне стало неловко. Я решил сменить тему.
— И где вы его видели? — раздался голос из-за моей спины. Майк Меллор, бритый юморист, которого оставили на второй год на курсах обаяния. Вырядился в футболку с его собственной физиономией.
— Дай бог памяти… Дело было давно, а все эти клубы такие одинаковые, верно? — сказал миляга в шарфе, которого, как выяснилось, звали Малкольм. — Зато помню, что он был жутко смешной. Этот рыбный номер просто классика, да? Классика эстрады всех времен и народов. Берите пример с великих, дружище!
— Это в Лондоне было? — настаивал Майк.
— Вроде бы. Может, где-то в Северном Лондоне? — Малкольм явно надеялся, что ему подскажут название эстрадного клуба.
— Не в кэмденском «Жонглере»? — пришел на помощь я.
— Во! В «Жонглере»! Именно! Великолепно, очень смешно. Я даже хотел потом подойти, но время, дружище, время…
— Да, хороший вышел тогда концерт.
— В «Жонглере» ты никогда не выступал, — с расстановкой произнес Меллор.
— Пардон? — промямлил я, хотя прекрасно его расслышал.