Это вечное стихотворенье...

Соколов Владимир Н.

Этюд II

…А если ты искал дорогу, Выискивал в ухабах путь И подвернул в тумане ногу Так, что без друга не шагнуть? И спутники, ну, скажем, двое, Товарищи твои, уйдут Одни и даже взгляд с собою, Твой взгляд последний не возьмут. И унесут не только слитки Открытий на ученый суд. Виденье солнечной калитки, Любимый голос унесут? Скорей, скорей вздохнуть в тени, В кусты глаза и плечи пряча. Как будто это не они, А ты сильнее, ты, лежачий… Днем прелых веток тяжкий дух До головокруженья. Ночью ж Не иней — снег. Не сделать двух Шагов. Да ты уж и не хочешь Стоять, идти; лишь бы ползком, Рывком, лишь бы водички ржавой Испить

под тем гнилым пеньком, К воде припав щекой шершавой. Лишь бы трухлявый ствол какой Не лег бы поперек дороги. Когда, как горные отроги, Вершины пихт над головой. Когда и звать на помощь лишне. Ползком, рывком, почти без ног, Лишь сердце собственное слыша, Ты думаешь, ты одинок? Тогда зови на помощь силы, Последние, что есть в крови, Зови на помощь облик милой, Порог родительский зови. Все, что не сделано тобою, Все, что огромной целиной Лежит вдали. Все, что весною Не поднято. Былой весной. И все, что будущим апрелем Замахивался — молодым — Поднять, охвачен дела хмелем, Апрелем, будущим, твоим. … … … … … … … … … … … … … … И человек сквозь хлябь и тьму Придет и не найти не сможет. И ухо чуткое приложит С надеждой к сердцу твоему. Ты думаешь, что те — ну, двое, Ну сколько, бедных, было их — И вправду унесли с собою Все, что дано на всех живых? 1955, 1968

«Была зима белым-бела…»

Была зима белым-бела. Мы часто окна отпирали. На раме бабочка жила, И птицы в комнате летали. Потом мы выпустили птиц. Куда-то бабочка пропала. И так растаял лед ресниц, Как будто их и не бывало. Зачем же мне все шепчет стих О том, как ты в мерцанье чистом На лыжах с хлопаньем и свистом Летишь по склону дней моих? 1968

«Все чернила вышли, вся бумага…»

…Птица малая лесная.

А. Пушкин

Все чернила вышли, вся бумага, Все карандаши. На краю бузинного оврага Стой и не дыши. Сквозь туман просвечивает зелень, Клейкая пока. Где-то здесь, среди ее расселин, Он наверняка. Вот! Ни с чем, конечно, не сравнимый Сколок с пенья льдин. Первый, пробный, но неоспоримый. Вот еще один. Вот опять! Раскатисто и тесно. Тишь… В листах куста Происходит перемена места — Веточка не та. И покуда тишь не раскололась Льдиною на льду, Есть во всем Извечный жаркий голос: «Что же ты, я жду». Замиранье целого оврага, Листьев и души. Все чернила вышли, вся бумага, Все карандаши. 1968

Пригород

Здесь вешний бор с залетными пичугами, В канавах снег, лежащий как-то боком, Здесь деревянные дома с причудами Скрипучих лестниц, корабельных окон. Куда плывут сугробы обветшалые? Куда по ним скамья плывет, как лодка? Под синим небом птицы небывалые Здесь влажно каркают, что жизнь — находка. Кто этих сов из деревяшек выдумал? Путем каких подсказок и шпаргалок? Когда на соснах видимо-невидимо Синиц, и снегирей, и первых галок. Не думайте о нем, о том мечтателе. Он знал: растают наледи и глянцы. Когда ж я здесь — вослед за мной, читатели, Плетется след Летучего Голландца. Не может быть, чтоб люди в этом здании, Исполненном немого благородства, Всем чудакам копили в назидание Одну лишь сажу, копоть да уродства. Ведь вот сбегает по ступенькам девочка, Вся в голубом и белом, чтобы, чтобы Пощекотать сырой весенней веточкой Ушко большого старого сугроба… 1968

«Листья прыгают, как лягушата…»

Листья прыгают, как лягушата, Через стежку туда и сюда. Только миг! Через край из ушата Дождевая польется вода. Только ветер еще, а не туча. Только облако в пятнах сырых. Но малинник уже взбаламучен, А ведь был удивительно тих. Может быть, с этим ливнем осенним Что-то с сердца и схлынет у нас. Я могу с небывалым уменьем Рассказать

все, что будет сейчас… Прекращаются вздохи и всхлипы, И спокойно несет водосток Опрометчиво сорванный с липы, Словно яблоко круглый, листок. Но, бумажному влажному змею Улыбаясь, как дети лучу, Я опять ничего не умею И уметь ничего не хочу. 1968

«Шумящие глухо деревья…»

Шумящие глухо деревья. Качанье ветвей и стволов. Зачем ты нужна мне, ночная Тропинка в тенях облаков? Я знаю, как зелены кроны И как сиротливы стволы. Для них и седой, и влюбленный Превыше любой похвалы. Когда я иду от любимой, Я счастлив, как брошенный дом. Шумящие глухо деревья Одни только знают о том. Шумящие глухо деревья. Качанье ветвей и стволов. Шумящие глухо деревья. Тропинка в тенях облаков. 1968

Перемены

Завидовать нечему. Осень Подкинула несколько дней К началу весны. С безголосьем Лесов и безличьем теней. Снег выдал, как только растаял, И лес, и листы на земле В том виде, в каком их оставил Октябрь, уступая зиме. Огромные желтые кочки. В сухой паутине паук. И ласточки, поодиночке На небе возникшие вдруг. Слетались они и сплетались (Потом появлялись стрижи), Их на небе обозначались Невидимые чертежи. Завидовать нечему. Осень Подкинула несколько дней К началу весны. С безголосьем Лесов и безличьем теней. Я помню, Что желтой землею Как будто бы нам по пути, — Я с девушкой шел неземною, Велевшей, куда мне идти. Меня не томило тиранство. Я думал, что это любовь. И мучит меня постоянство, Хоть все не появится вновь. Мне дорого то, что весною Меня посетили они (Как будущее за спиною), Осенние дальние дни. И странная девушка эта, И листья в сырой тишине, На дереве мертвого цвета Возникшие как бы извне. 1968

Девятое мая*

В. Кожинову

У сигареты сиреневый пепел. С другом я пил, а как будто и не пил. Как хорошо на зеленой земле — Небо в окне, цветы на столе. У сигареты сиреневый пепел. С братом я пил, а как будто и не пил. Пил я девятого мая с Вадимом Неосторожным и необходимым. Дима сказал: «Почитай-ка мне стансы. А я спою золотые романсы, Ведь отстояли Россию и мы, Наши заботы и наши умы». У сигареты сиреневый пепел. С другом я пил, а как будто и не пил. …Как вырывались сирени из рук У матерей, дочерей и подруг… Мы вспоминали черты и детали. Мы Боратынского долго читали И поминали почти между строчек Скромную песенку «Синий платочек». У сигареты сиреневый пепел. Жалко, что третий в тот день с нами не пил. Он под Варшавой остался лежать. С ним мы и выпили за благодать. <Конец 60-х>

«Боже, как ей все это знакомо!..»

Боже, как ей все это знакомо! И внезапные вспышки, и бред Полуночных побегов из дома На одну из соседних планет. И внезапные, как наущенья, Возвращения с кипой стихов, Чтенье вслух и момент отпущенья Тех коварных, как детство, грехов. Боже, как ей все это известно, Как от буквы до буквы ясны Те стихи, где черты ее лестно Карандашиком обведены… 1968

«Нужно плотно прижаться…»

Нужно плотно прижаться Лицом к стеклу, От вагонного света Рукой отстраниться, Чтоб увидеть, как в ночь, Не успев появиться, Исчезает вокзал С фонарем на углу. Нужно плотно прижаться Лицом к стеклу, Чтоб увидеть в окне Не понурые спины Задремавших людей, Не узлы, не корзины, А дома и деревья, Кустарник и мглу. Нужно плотно прижаться К стеклу лицом, Сжав дыханье в груди, Чтоб глазам не мешало, Чтоб волненье твое На стекло не дышало, Чтоб увидеть в окне То, что есть за окном. 1969