Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина
Шрифт:
Нам говорят, что вселенная зародилась в разуме Бога, который мог предпочесть создать ее любым другим способом. По–видимому, речь идет о вселенной, состоящей из двух частей, одна из которых служит, а другая правит. Одна сторона создана для того, чтобы служить, другая — чтобы править. Одна существует, чтобы воздавать хвалу, другая — чтобы ее восхваляли. Люди ничтожны, слабы и в общем скверны, и если кому–то это не по душе, ему не позволено жить с Богом — великим, могущественным и в целом благим.
Христианство: воля к власти
Неужели христиане наряду с иудеями и мусульманами создали богословие, в котором Бог изображен самовлюбленным и эгоцентричным?
Однажды в кругу моих прихожан я познакомился с Джейсоном, вдохновенным молодым художником, который днем зарабатывал себе на жизнь в финансовом районе центра, а все остальное время, когда не спал, посвящал рисованию. Мы жевали вегетарианские деликатесы в Гринвич–Виллидж, когда Джейсон, уловив наше любопытство, любезно поделился с христианами своими мыслями:
— В подземке я обычно чувствую себя усталым. По пути домой я сижу, запрокинув голову. И тут подходят люди, которые втолковывают мне что–то об Иисусе. А я думаю: «Я просто не в состоянии сейчас вместить столько новых мыслей. Я измотан, я просто не могу. Мне нужен отдых». — И он продолжал: — После 11 сентября мы нашли священное место на Юнион–сквер, куда боль приводила всех, независимо от нашей личной предыстории и убеждений: мы просто собирались, чтобы тихо побыть рядом. Ну, объединиться в нашем горе. Но какая–то христианская группа вторглась в это пространство с двумя здоровенными мегафонами. Они хотели быть больше всех нас. И мы лишились своего места для скорби.
Над столом раздался тяжелый вздох, который услышали все, и Джейсон продолжал:
— Почему бы религиозным людям не представлять свои идеи там, куда ходят все? Почему они не появляются в книжных и прочих клубах, на поэтических чтениях, в дискуссионных группах, на общественных мероприятиях? Именно туда все мы приходим, чтобы делиться мыслями. Почему же христиане, а если уж на то пошло, и представители других религий отсутствуют в тех местах, где им не позволено распоряжаться?
— Из–за этого всякий раз, когда меня привлекает мысль о Боге и религиозных учениях, — продолжал он, — когда мое сердце влечет меня в этом направлении, я чувствую себя так, словно совершаю какую–то ошибку. Боюсь, меня тянет туда, где я изменюсь к худшему.
Его слова перенесли меня в прошлое, в день 11 сентября 2002 года, когда мне позвонили с одной христианской семейной радиостанции по поводу телефонного интервью. Я приготовился рассказать о своем опыте работы в Нью–Йорке за двенадцать месяцев, прошедших после атаки террористов, и о том, что у нас появилась возможность научиться любить этот город и его людей. Но пока я ждал своей очереди в прямом эфире, я услышал, как двое ведущих расхваливают христианство и в буквальном смысле снисходительно говорят о мире в целом. Растерянный и слегка ошеломленный услышанным, я понял, что совсем не готов к интервью. Когда ко мне обратились в прямом эфире, я запаниковал и в ответ на первые, предварительные, вопросы, пробормотал что–то невнятное, лишь бы выиграть время и обдумать ответ на вопрос, который, как я уже понял, вскоре прозвучит. И он был задан точно в срок все тем же знакомым баритоном ведущего христианского радио:
— Пастор, скажите, вы не замечали, что в Нью–Йорке после трагедии люди с большей готовностью принимают Благую весть? Разве они не стали более восприимчивы к ней? У нас есть шанс завоевать этот город для Иисуса?
Я судорожно сглотнул — раз, потом другой. И за долю секунды, прежде чем заговорить, почувствовал, что конфуз, который должен был настигнуть этих двух покорителей мира, неминуем.
— Нет, — нервно признался я, и вдруг меня прорвало: я заговорил быстро, чтобы меня
Пояснений они не попросили. Внезапно они заговорили о чем–то совершенно постороннем, словно и не слышали меня. Интервью быстро закруглили, я не пробыл в эфире и половины обещанного мне времени. Повесив трубку, я завертелся в офисном кресле, потом уставился в далекую воображаемую точку, ожидая, когда уйдет нервная дрожь, и надеясь, что тиканье часов на стене подействует как акупунктура и принесет мне облегчение.
Я думал о моей собственной религии, осознавая, что именно наш комплекс превосходства превращает нас в низшую силу из всех, которые меняют мир к лучшему.
Но взглянув на ряд книг, недавно изданных новыми авторами, я почувствовал, что есть надежда. В этих книгах обсуждалась давняя одержимость христианства властью, жажда добиваться ее любыми путями в каждый исторический период — от времен императора Константина до эпохи императора Консьюмеризма. Меня утешило, что новое поколение пасторов, активистов, художников и писателей сумело высказаться за учение Иисуса и открыть множество поразительных примеров христианского смирения — и отдельных личностей, и общин, в прошлом и настоящем, любящих и меняющих мир.
Кроме того, я понял, что в наших самых обыденных обрядах и обычаях мы видим не того Бога, которого видят желающие «завоевать Нью–Йорк для Иисуса».
Вся полнота славы Божьей
В моей христианской конфессии, церкви адвентистов седьмого дня, мы регулярно вспоминаем одно довольно специфическое событие из жизни Иисуса. В библейские времена раб или слуга мыл ноги всем прибывающим гостям — эта практичная любезность была необходима после ходьбы по немощенным пыльным или грязным дорогам. Автор Евангелия от Иоанна сообщает, что когда все ученики собрались на Тайную вечерю, Иисус решил явить им славу Божью. Он встал из–за стола, снял верхнюю одежду, подпоясался полотенцем и налил воды в умывальницу. И принялся мыть всем ноги [63] .
63
Ин 13:1–17.
Каким образом это действие должно было явить славу Божью? Славу «до конца», как пишет евангелист.
Христианская религиозно–мистическая писательница Тереза Авильская говорит о состоянии человека:
Боже, я не люблю тебя,
Я не хочу даже любить тебя,
но я хочу захотеть тебя любить!
Вот почему умывальница и полотенце для меня — самые убедительные символы христианской веры. Они вызывают во мне любовь к Богу.
Из этой истории мне известно, что Бог не «большая космическая шишка», а космический слуга, встающий на колени перед всем живым в знак смиренного служения.