Это знал только Бог
Шрифт:
– Я уже говорил, – произнес Вячеслав, глядя на магазин. – Хочу убедиться, что его не пасут.
– Вон он, выходит! – воскликнул Алик. Серафим свернул за угол. – А, черт, там наверняка его машина. Игорь, езжай, проедешь мимо него, потом остановишься.
– Он мою машину знает, – сказал тот, трогаясь с места.
– А ты промчись быстро, – посоветовал Алик.
Но когда проехали мимо Серафима, не смогли ни приостановиться, ни развернуться. Весь длинный переулок был заставлен автомобилями. Пока доехали до поворота и вернулись назад, Серафима уже не было. Отвезли Алика к филармонии,
Мила трудилась на благо дурдома, вылизывая шваброй все закоулки, куда не ступала нога человеческая. И плевать на музыкальные пальчики, которым противопоказаны ледяная вода и тряпка, – слишком велика цель. Тоша изредка забегала к ней, режим у нее чуточку свободней, она приспособилась и к трудотерапии, выкраивая время, чтобы навестить подругу. Но порадовать Тошу было нечем. Милу не допускали до кабинетов, не получалось и зайти в один из них, вечно в коридоре кто-то маячил. Первый день цербером над ней стояла Сенокосилка, указывая пальцами-сардельками, где следует вымыть, а то и перемыть. Поскольку Мила, стиснув зубы, проявила рабскую покорность, она доверила на второй день присматривать за ней техничке. А той до фонаря, насколько добросовестно вылизывает Мила туалет и коридор:
– Ты тут сама справишься, а я в кабинетах приберусь, а?
– Конечно, конечно, – закивала Мила.
Как-то Тоша, забежав в туалет и затянувшись сигаретой, половину которой она выкурила утром, а половину курила сейчас, посоветовала:
– Через денек предложи бабке: вы отдохните, а вместо вас я уберусь. Поняла? Сильно не настаивай, а то они тут все с маниакальными наклонностями, черт-те в чем подозревают нас. Покурить хочешь? На две затяжки осталось.
– Я ж не курю.
– И я, когда выйду отсюда, курить брошу, это железно. Здесь не получится. Плохо, если у тебя есть зависимость, в таком дерьмовом положении она все нутро выжигает. А ты волевая, Милка.
– С чего ты взяла?
– Мне лучше сдохнуть, чем голыми руками отмывать стены от говна, которым придурки их мажут. Тьфу!
– А где ты работаешь?
– Работала! – уточнила Тоша. – После психушки меня попрут из школы, где я трудилась логопедом. Ой, лишь бы выйти отсюда с целыми мозгами, остальное не страшно. Могу на хлебе и воде посидеть до новой работы… Слушай, Мила, знаешь, о чем я подумала?
– О чем? – заинтересовалась та, Тошины советы ценнее золота.
– Не звони на мобилы и по межгороду, только на городской телефон.
– Почему?
– Сама подумай. Психушке-то придется платить, а в платежке указываются номера, на какие сделаны звонки. Выяснить, кому звонили и кто, несложно, а тебя потом не выпустят полгода. И выйдешь отсюда идиоткой, если выйдешь…
– Но это же всего лишь звонок… – растерялась Мила.
– Не наблюдательная ты, хоть и волевая. Здесь главный принцип – дисциплина, ни на йоту нельзя ее нарушить. То, что ты хочешь сделать, – проступок, думаю, его расценят как тяжкое преступление, свидетельствующее об изворотливости больной. Не смотри на меня, будто королеву дураков видишь, я знаю, что говорю. Бывает, ни бэ ни мэ – конченая идиотка, а на такие ухищрения идет – здоровому
– Что же делать?
– Кому собралась звонить?
– Матери. Она приедет и весь этот ад разнесет, а меня вытащит отсюда.
– Позвони друзьям, чтоб те позвонили матери. Все, я побежала. А ты думай.
Вот и задумалась Мила: звонить-то некому. На Серафима злилась, на свекровь тоже, подруги… Не надо было счастьем своим упиваться, упилась до дурдома. А каждый день здесь за год идет. Ложась в вонючую кровать, Мила в своем воображении давала концерты многочисленным зрителям, стала засыпать раньше, уже мало реагируя на вопли и стоны.
Наступил момент, когда она робко предложила уборщице:
– Хотите, вместо вас уберу в кабинетах?
– Да ты и так за меня шваброй махаешь, – смутилась пожилая женщина. – Я ж вижу, тряпка не по тебе, умаялась.
– За работой время летит, а не ползет. Вам тоже нелегко спину гнуть.
– Не говори. И возраст, и радикулит проклятый, и суставы… Хорошая ты девка, Мила. Ладно, прибирайся, а я в процедурный пойду.
Мила вошла и замерла. Вот он – телефон. Только бы никто не вошел, только бы взяли трубку… Она приблизилась к столу на цыпочках, как воровка. Сняла трубку и быстро нажала на клавиши. Звонила на вахту филармонии, трубку сняла вахтерша, голос ее Мила узнала и затараторила:
– Это Мила Чибис. Прошу вас, скажите Алику, чтоб каждый день ждал моего звонка с четырех дня до…
– Мила, ты? – воскликнула вахтерша. – Так Алик вот, как раз идет…
– Дайте ему трубку! – закричала она, слыша переговоры Алика с вахтершей.
– Милка, это я, – сказал Алик. – Как отдыхаешь? Тебя…
– Алик, я сижу в психушке. Помоги мне, сообщи…
Дверь распахнулась, на пороге стояла врачиха с глазами-буравчиками.
– Я… позвонить… – залепетала Мила, от прилива крови к голове зашумело в ушах, она не слышала, что говорил Алик. – Предупредить, чтоб не волновались, у меня все хорошо…
26
Вместо обещанных двух дней Вячеслав не выпускал из виду Серафима целых четыре. Далила не спорила, не ныла, в чем, наверное, не последнюю роль сыграл Игорь. Наконец Вячеслав успокоился: за Серафимом не следят. И разрешил Далиле увидеться с зятем, выяснить, в каком санатории находится Мила, чтобы поехать к ней. Далила собиралась на встречу, как вдруг влетел Вячеслав:
– Не звонили зятю?
– Нет пока…
– Свидание отменяется. Игорь, идемте ко мне…
– Подождите, Вячеслав! – остановила его она. – В чем дело? Что случилось? – Тот молчал, как партизан, в сердцах Далила швырнула сумку на диван. – В конце концов, я имею право знать!
– Что вы хотите знать? – бесстрастным тоном спросил он.
– Вы скрываете от меня… Думаете, не вижу! Я понимаю, вы нам помогаете, вы очень хороший человек, я должна быть благодарна…
– Мне платит мистер Линдер, я выполняю работу, – сказал он, чтобы прекратить всяческое давление на его совесть. – И чтобы моя работа – а это обеспечение вашей безопасности – завершилась удачно, вы должны слушаться.
– Но поймите, я не могу сидеть в неведении. Вячеслав, прошу вас, скажите, что случилось?