Этот большой мир
Шрифт:
Ладно, что тут поделаешь, подождём до завтра (удивительно, но мне всерьёз хочется окунуться снова в давно забытую историю), а пока – можно расслабиться и получать удовольствие, не забивая себе голову всяким… нет, не вздором, конечно, но вещами до известной степени отдалёнными, во всяком случае, на текущий момент времени. Имею право, или где?
Еще как имею – а если даже и нет, то кто мне запретит? И раз так, то давайте-ка займёмся куда более скромными, но насущными текущими проблемами. Что у меня на сегодня запланировано? Прогуляться, наконец, по Ленинскому проспекту, поглазеть на окружающую жизнь? Попытаться (если это возможно, разумеется) хотя бы на этот воскресный день, хоть на небольшую его частичку ощутить себя обыкновенным беззаботным школьником, которых сейчас полным-полно на улицах, и все радуются весеннему солнышку? Позвонить Ленке и предложить вечером встретиться, погулять с собаками – а заодно продолжить осторожные расспросы
Да ведь есть ещё и самая срочная, самая актуальная задача: пообщаться с дедом на предмет легализации Бритьки. Вот и приступим, не откладывая…
И я потянулся к телефону.
С дедом мы встретились на бульваре, тянущемся вдоль улицы Крупской – там он по выходным совершал пробежки. Это был целый ритуал, под названием «дед бегает трусцой» – большой, крепкий, широкий в плечах, он надевал ярко-синий спортивный костюм, вязаную лыжную шапочку, кеды – и в таком виде отправлялся на пробежку, не делая различия для времени года или погодного прогноза. Исключения составляли те воскресные и субботние дни, когда он отправлялся на стенд, или на охоту – и как раз на эту тему я намеревался завести сейчас разговор.
Так оно и вышло. Я увидел его далеко в перспективе бульвара, махнул рукой и пошёл навстречу; Бритька, успевшая набегаться вволю, трусила рядом со мной, так что у деда было достаточно времени, чтобы задаться вопросом, что это там такое происходит – а когда мы сблизились на достаточное расстояние, оценить заодно явно охотничьи стати незнакомой собаки. Золотистый ретривер, как и лабрадор – порода в СССР почти неизвестная, но дед много лет выписывал журнал «Охота и охотничье хозяйство», в котором печатались статьи по охотничьему собаководству, плотно общался с весьма высокопоставленными людьми, отдающими дань тому же увлечению, и я рассчитывал, что породу-то он опознает. Ну, или примет за какую-то вариацию обожаемых им сеттеров – тоже неплохая база для первого знакомства…
Так оно и вышло: дед смерил нас удивлённым возгласом и, вместо того, чтобы подать мне свою огромную, как лопата, ладонь, присел на корточки и протянулся к собаке. Бритька, существо крайне доброжелательное и неизменно радующееся любому знаку внимания, не подвела: лизнула широким розовым языком руку, потом уселась и, склонив на бок улыбающуюся мордаху, в свою очередь подала новому знакомому лапу. Этот жест окончательно растопил ледок недоверия, даже если он и был: не прошло и минуты, как мы шли по бульвару вниз, в направлении проспекта Вернадского, собака нарезала круги вокруг нас, а я торопливо излагал деду заранее заготовленную и тщательно отрепетированную легенду.
Если вкратце: собака оставлена на моё попечение одноклассником, с которым мы учились в прошлой моей школе, и которому пришлось неожиданно уехать вместе с родителями за границу. Щенка его отец привёз полгода назад из загранкомандировки – но не предполагал тогда, что Родина в самом скором времени призовёт его продолжить службу на чужбине, причём предложив прихватить с собой и семью тоже. Собаку же начали обучать охотничьим премудростям (глава семейства и сам был страстным охотником), но, поскольку новое назначение было не куда-нибудь, а в Аргентину, от мысли взять зверя с собой в трансатлантический перелёт пришлось отказаться. Собаку оставили мне, причём по моей же горячей просьбе. «Ну, ты же такой охотник, дед, – сказал я, – и всё время таскаешь уток, вальдшнепов и прочую болотную и водяную дичь, а это её прямая специальность!»
Сочиняя эту историю, я практически ничем не рисковал: мой старинный, с первого класса, друг Димка Кулаков действительно после третьей четверти отбыл вместе с родителями в Аргентину. Они у него были сотрудниками советского посольства, хоть и не дипломатами – отец служил автомехаником в посольском гараже, а мать на прошлом месте работы, в советском посольстве в Дели была шеф-поваром. Проверить эти сведения без привлечения каких-то специальных способов не представлялось возможным, хотя я не сомневался, что дед при желании эти возможности изыскал бы. Но делать этого он не будет – в особенности, когда прозвучали волшебные словосочетания «работа по подноске дичи» и «подружейная порода, которые я в своём повествовании употребил каждое по меньшей мере, по три раза. К концу получасовой прогулки мы договорились, что через неделю вывезем собаку на пробу в Запрудню, на торфяники, постоять на вальдшнепиной тяге, а пока – наперебой обсуждали, как бы устроить так, чтобы бабушка смирилась с появлением в доме нового члена семьи. Нет, у меня и в мыслях не было оставить собаку у них дома – он, может, и согласится, поскольку всегда мечтал о хорошей охотничьей собаке, но график работы не позволил бы уделять Бритьке достаточно внимания.
Надо было видеть, как поползли вверх бабулины брови, когда она обнаружила в дверях нашу весёлую компанию! Это помогло проскочить первый, самый важный момент – если бы она с порога, не слушая возражений, отказалась бы пускать Бритьку в дом, нам с дедом пришлось нелегко. Но она в удивлении сделала шаг назад, что позволило нам, всем троим, войти. И тут уж собака показала себя во всей красе: уселась на резиновый коврик с видом девочки-отличницы, и не сделала ни шагу, прежде чем не появился тазик с водой и тряпка, которой ей вымыли одну за другой все четыре лапы. Асфальт на улице не успел ещё подсохнуть, так что грязную воду пришлось дважды менять – и это произвело на хозяйку дома неизгладимое впечатление. Рушился главный и первый в такой ситуации аргумент: «притащили грязь в дом!» Потом Бритька сунулась к бабушке носом с намерением установить контакт обычным способом, а когда попытка эта была пресечена – «нечего тут нежности разводить!» – понимающе вздохнула, и наскоро осмотрев комнаты, улеглась в коридоре. Типа: «я тут такая маленькая, послушная, лежу, никого не трогаю, жду, когда дадут какую-нибудь вкусняшку». И даже не особенно протестовала, когда я пресёк её поползновения проникнуть в кухню во время обеда, хотя на морде было явственно написано: «и ты, Брут…»
После обеда мы с дедом устроились в гостиной и, как не смотрел я голодными глазами на шкаф с собранием сочинений Ленина, томом «истории КПСС» и подборкой журнала «Коммунист», пришлось продолжить беседу на охотничьи темы. Мы в подробностях обсудили предстоящую вылазку на природу, дед ощупал Бритькины лапы, морду и шею, отчего та пришла в полнейший восторг и перевернулась на спину, подставив для ласк брюхо. Дед осведомился, привычна ли псина к поездкам на автомобиле (в Запрудню предстояло добираться на машине дедова племянника и моего дяди, тоже заядлого охотника) и раз пять предупредил меня не кормить собаку с утра. Потом я попросил деда показать свою коллекцию охотничьих ножей – помнится, в своё время я приставал к нему с этим чуть ли не в каждый свой визит. Вот и сейчас с удовольствием перебрал «экспонаты», любуясь точными, безупречными формами лезвий и рукоятей. Один из ножей – знаменитый «полураскладной» НШ – «нож Шилина», который иные ножевые знатоки именуют «штабным». Удивительная, поистине уникальная среди советских ножей конструкция – длинное обоюдоострое лезвие штыкового типа при нажатии кнопки на две трети утапливалось в ручку, а оставшийся кончик входил в деревянные, со стальным наконечником, кургузые ножны, снабжённые для удобства кожаным подвесом. Кроме собственно клинка, в рукояти содержалось всё необходимое для штабной жизни: шило, открывашка для консервных банок, ещё одно лезвие, маленькое, для заточки карандашей – и, конечно, наиважнейший аксессуар, штопор. Самый раритетный образец в дедовой коллекции – как я убивался, когда после смерти деда в возрасте восьмидесяти трёх лет его вдова (не бабушка, та ушла из жизни гораздо раньше) избавилась от всего собрания – и ножей, и охотничьих ружей. А ведь среди них был редкостный, очень дорогой «африканский» штуцер «Holland & Holland», вывезенный после войны из Германии, где дед занимался репарациями по части чёрной металлургии.
Оставив, наконец, в покое ножи, мы (в меру моих познаний) обсудили особенности охоты с ретриверами. Дед посетовал, что порода эта неважно работает по поиску и подъёму дичи, я ответил: да, так оно и есть, зато за подранком идёт и на сотню метров, и на две, не то, что спаниели, которые ограничиваются, самое большее, тремя десятками шагов.
За этими разговорами пролетел остаток дня. Я отказался от предложения остаться на ночь (завтра в школу, а учебники и форма на той квартире, да и собаку – не здесь же бросать?) и, получив в нагрузку кулёк из плотной коричневой бумаги с котлетами, отправился домой. В авоське кроме запаса провианта лежал «Истории КПСС» 1973-го года издания – его я незаметно вытащил с книжной полки и вынес под мышкой, чтобы избежать лишних расспросов, к которым не был пока готов.
Я шагал к дому и чувствовал себя бесчувственным чурбаном. В самом деле, вот они, дед и бабуля, на чьих похоронах я, между прочим, был – вот они, оба живые, бодрые и даже младше, хоть и ненамного, меня-тогдашнего! Интересно, мелькнула отстранённая мысль, с родителями будет так же? Ведь я и правда не чувствую никакого прилива щемящей тоски – всего лишь радость от встречи с любимыми родственниками, которых не видел очень долго – и вот, наконец, сподобился…
…а может, так оно и есть на самом деле, и не стоит усложнять?..