Этот добрый жестокий мир (сборник)
Шрифт:
Впрочем, мамаша и не расстроилась особо. Не до того ей — увлечение новое у дамочки — в Интернете сидит днями напролет. Самца себе ищет столичного, что ли? Ну-ну!
А вечером мне стало дурно. Аукнулось болото коварное. Слишком часто я бросал ему вызов. Поплыла перед глазами комната, ускользнул ковер из-под лап. Сжалось горло в судоргах.
Мяу-у-у! ПОМОГИТЕ! Да кто ж поможет-то? Стаська на работе, а этой болотнице и дела нет. Сидит, нос в монитор уткнула.
Темнеет в глазах, саднит в горле. Болото не отпускает. Ни людей, ни котов.
Клацнул замок в прихожей!
Наконец-то!
— Там
— Э-э-э… Что?
— МИАУУУ!!!
— Блэк? О господи! — увидела, замерла с ключами в руках. — Мама! Тут же вся кухня в крови!
— А я при чем?
— Но ты же дома! Неужели… А фиг с тобой! — метнулась в комнату за корзинкой.
— Мама, помоги мне! Надо к ветеринару. Такси вызови, пожалуйста! МАМА! Ты слышишь? Оторвись от монитора, у меня кот заболел!
— Да чтоб он сдох, твой кот!!!
Задохнулась от возмущения Стаська. Но ничего не сказала. Только глаза заблестели. У меня же в глазах потемнело окончательно. Смутно помню, как Стася положила меня в корзинку, как выбежала на улицу, села в такси.
Уже по дороге запищала трубка говорящая.
— Помоги мне, — прошептала ей Станислава.
Римма Алексеевна приехала в Дом, Пахнущий Лекарством (а также псиной и хомяками), почти одновременно с нами. Наклонилась надо мной, смотрит испуганно.
Горит огонь, под его теплом готов расплавиться ледяной айсберг, стать тем, кем был когда-то…
Когда-то…
Теряя остатки сил, проваливаюсь в сон. Возможно — последний в этой жизни. Цепляюсь за воспоминания Риммы Алексеевны. Пытается отмахнуться бабушка от них («Чего это сейчас такая ерунда лезет в голову?»), но не тут-то было. Смотрит на Станиславу, а видит себя…
Чуть младше Станиславы была Римма, когда полюбила. Искренне, беззаветно. Засияли глаза, заблестела серебром водная гладь. А друзья и родные только пальцем у виска покрутили: как ЕГО можно любить? Он же волк нелюдимый, а не человек. В его мире только одна краска — черная. Не слышит Римма, не видит тумана вязкого, готового в болото превратиться. А он подступает, клубится у края, чавкает трясиной, вот-вот сосуд сообщающийся откроется.
Сильно любила Римма. Настолько, что связь с любимым сравнялась с родственной. А избранник ее… тоже любил. Насколько вообще могут любить болотники.
Соединились две вазы, хлынул блестящий поток на болото, да только не такая Римма Кшестанчик, чтобы серебром разбрасываться. То ли сильнее она была своей будущей внучки, то ли любовная связь все же слабее родственной, но не допустила Римма пустоты на своем озере. Заморозила его, превратила в айсберг. Не прольется лед в сообщающийся сосуд, не пристанет болото к мерзлому серебру.
Прошла любовь, исчез «волк нелюдимый». Только лед и остался. Да ненависть к болотникам, вроде Вики…
Открываю глаза. Вот оно как бывает. Надо запомнить, может, пригодится. В следующих жизнях.
Встрепенулась
— Его рвало. Кровью.
— Долго?
— Не знаю, я на работе…
Шприцы. Таблетки. Капельницы. Противные штуки. Они мне еще тогда, у Стаей, не понравились. А теперь тем более. Лечебница утром, лечебница вечером. И наконец результаты анализов.
Хотя я и без бумажек все знаю. Не выкарабкаться мне.
Люди называют эту болезнь — панлейкопения. Или просто — чумка.
А мы, коты, не называем ее никак. Смысл в умных словах, когда все сводится к единственному — неисцелимая.
Впрочем, дядька в голубом халате сказал, что попробует помочь. Что мы вовремя обратились, вирус только-только проявил себя, и на этой стадии еще есть шанс. Думаю, он просто побоялся огорчить Станиславу.
И снова уколы, капельницы…
Позавчера уехала мамаша. С вещами. После долгого разговора с Риммой Кшестанчик. Если можно назвать разговором карканье, разбивающееся об лед. Отстояла-таки бабушка внучку. Отомстила через двадцать лет за родную кровь! Удрало болото, поджав хвост. А бабушка с внучкой в тот день еще долго сидели обнявшись.
Полыхнул огонь. Последний раз. И рухнул айсберг, пролился серебром, заблестела водная гладь на солнце.
Вчера мне наконец удалось поесть. Впервые за неделю.
Легче не стало, но Стаська страшно обрадовалась, увидев почти пустую мисочку.
Стаська!
Ты самая замечательная из всех людей, которых я видел. В этой жизни, по крайней мере. А видел я многих — в своих снах, твоими же глазами. Только замечал чуть больше, чем ты. А Виктория из всех вас — самая повседневная. Две абсолютные крайности. И они не притягиваются, складываясь в единое целое, как вы, люди, почему-то привыкли считать, — они разрушают друг друга. Даже странно, что вы — мать и дочь.
Стаська, мне страшно. Не за себя — у меня-то еще три жизни впереди — за тебя. Хотя… Если рядом будет Римма Кшестанчик, я, пожалуй, могу уйти спокойно.
Я разрывал твой туман, а свой — не могу. Слишком уж отдает он болотным запахом. Слишком крепко меня опутал. Я вижу его, могу понюхать, лизнуть даже, а разорвать — нет.
Впрочем, что это?
Всколыхнулся туман. Удивленно всколыхнулся, обиженно даже, так уличный грабитель озирается, увидев, что к жертве неожиданно пришла подмога.
Подмога?
Откуда?
Не замечал я в нашей квартире других котов кроме себя. Или?.. Осторожно поднимаю голову. Стаська сидит рядом, Стаська гладит меня по потускневшей шерсти, Стаська… Стаська потревожила туман. Не разорвала, нет. Но всколыхнула, припугнула, заставила растянуться, отшатнуться. Это невозможно. Не видел я, чтобы двуногие были на такое способны! Хотя… Я ведь всегда считал, что Стася — почти кошка.
Замечательная моя!
Вряд ли у нее хватит сил, чтобы самой уничтожить туман. Она ведь его даже не видит. Но — теперь, я в этом уверен — чувствует. Интуитивно, на уровне подсознания. И даже этого хватит, чтобы к диагнозу «неисцелимая» добавилось робкое «почти».