Этюд о масках
Шрифт:
— Есть у нас барашек-бегун, а ищем мы ярочку. Ведь баран да ярочка — вековая парочка!..
Глеб Скворцов слушал, спешно зашнуровывая полуботинки. Не думал, не гадал: вот так с поезда — попасть на праздник, на свадьбу, да не какую-нибудь — народную, настоящую, сохранившуюся здесь, оказывается, во всей своей обрядовой театральности: с жениховским поездом, с дверьми, запертыми перед поезжанами, с многоопытным дружкой-сватом. Словно по заказу сбывался сон, никогда, впрочем, не виданный, лишь померещившийся ему. Ладное девичье пение слышалось из дома, а может, это у Скворцова в душе, в ушах звучал величавый хор, и трубы гремели все мощней, все торжественней, мешая мендельсоновский марш с родным «ай люли». В просторной горнице за накрытым столом сидели девушки в сарафанах, поезжанам надо было выкупать у них свадебные места, разгадывая загадки, — чернобородый дружка щелкал их
— Прошу слова, — откашлялся он. — Я прошу слова, — повторил он мягким, чуть грассирующим голосом Сени Шагала, который был здесь менее всего уместен; поэтому Глеб старался посильней окать. — Милостивые государи и государыни, — сказал он для пробы; «о» слетело с уст как кольца дыма с губ умелого курильщика. — Я среди вас гость. Но чувствую себя своим. Я ведь здешний, я родился в Сарееве, знаете? Даже сорт и букет вина зависит от почвы маленького участка, на котором был выращен виноград: сто метров в сторону — уже другое. Но, может, и для человека не совсем безразлично, вспоен ли он водой или из водопроводной трубы, общей для миллионов; от единственной ли коровы его молоко или смешано из безликих удоев, да еще пастеризовано на индустриальном комбинате… Без малого четверть века отсутствовал… А ведь мать меня родила в овине… в настоящем овине. — Он начал немного сбиваться. — Мне есть куда прибить мемориальную лоску о золочеными буквами. Не то что другим… которые рождаются в общих домах… Прекрасная, кстати, идея, надо будет написать: мемориальные доски на родильных домах. Чтоб гордились своими питомцами. И, может, даже соревновались: у кого больше окажется профессоров, прима-балерин, генералов и лауреатов Нобелевской премии, с начислением очков по шкале престижа…
Слушал ли его кто-нибудь? Он сам себя едва слышал, дальнем углу кто-то наяривал на баяне, кто-то пел, кто-то кричал «Горько!» — и при каждом таком возгласе растроганный дружка тянулся целовать Скворцова, натирая ему щеки бородой, жесткой, как капрон, и такой черной, что ее хотелось дернуть.
— Друг мой… друг мой, — горячо дышал он ему в ухо, — я ваш должник! Откуда вы появились? Из Москвы! Я так и подумал. Но почему же я вас там не встречал? Я сам москвич, но сюда приезжаю каждое лето. У меня тут актив, и аспирантов прихватываю. Я фольклорист, доцент, моя работа о доцерковном свадебном обряде наделала много шуму… Извините, одну минуточку…
И он опять кидался от Глеба в кутерьму, чтобы направить ее ход и дать суфлерские указания: спектакль еще продолжался; кто-то стрелял в избе из ружья («Чтобы отпугнуть злых духов, — пояснил доцент-дружка, возвращаясь к Скворцову, — пережиток языческих поверий»); молодых проводили сквозь строй, осыпая зерном и хмелем («Для богатства и счастья», — комментировал Глебу в ухо ряженый с бородой Бригеллы). Вдруг возникло замешательство: на колени невесте требовалось посадить мальчика («в знак будущей плодовитости»), но из-за позднего часа ни одного под рукой не оказалось. «Мальчика, мальчика, — молил дружка, обводя всех выпученным загнанным взором, — что вы со мной делаете?» И Глеб Скворцов, откликаясь на этот взгляд, потянулся дополнить кадр, как когда-то в дядином ателье…
В голове у него шумело, хотя, увы, не от выпитого; вторая ночь без сна давала себя знать. Лишь выйдя на крыльцо, он впервые покачнулся; звездный небосвод заплясал, закружились в хороводе светила, и цыганская звезда Сантела была где-то среди них. Но попробуй пойми какая. Пьяному было куда лучше, чем трезвому. Глеб нетвердо сошел с крыльца и двинулся к лесу, в сторону Сареева. Странная штука был этот самогон: сам Скворцов чувствовал себя почти в порядке, а вот вокруг творилось что-то несуразное: лесная темнота рвалась клочками, подмигивала, из нее выделялись бесшумные плоские силуэты, обведенные светлым контуром. Один из них сел на низкую ветвь ели, забухал знакомым смехом: «Хо-хо, поздравляю с экспромтом. Насчет пастеризованного молока и прочего — это ты эффектно ввернул. Не ожидал». — «Сам не
Глеб достал из заднего кармана два скомканных листа, который накануне читал Шерстобитову, да так и забыл в брюках. Он развернул их и, держа перед собой на вытянутых руках, стал на ходу читать вслух в темноте:
— «Остановимся подробней еще на одной разновидности масок: охотничьих. Первоначально это были маски звериные, они служили охотникам для того, чтобы незаметно приблизиться к стаду животных, по возможности втереться в него, а затем поразить добычу с близкого расстояния. Движения охотника были при этом так естественны, что даже после гибели первого своего сородича животные не замечали пришельца. Он отбегал на некоторое расстояние вместе со стадом и нацеливался на следующую жертву».
Тень захохотала басом, захлопала крыльями и грузно взлетела. Глеб Скворцов споткнулся на ходу, выронив бумаги. Наклонился подобрать их; листы смутно белели в темноте, не давались в руки: стоило взять один, как другой падал. Наконец он справился, крепко зажал их в кулаке и, обессиленный, сел на землю спиной к березе. Звезды сочувственно спустились, замерцали вокруг. «Ничего, все-таки доберусь… справлюсь», — неопределенно думал Скворцов, задремывая. Ему снился теплый огонек вдали, оказавшийся вскоре кузницей; полуголый кузнец обернулся к Глебу от наковальни. «Кузнец, кузнец, скуй мне новый голос!» — обрадованно догадался во сне Скворцов. Кузнец смотрел на него и улыбался доброжелательной улыбкой давешнего глухонемого. «Скуй, говорю, голос», — показал Скворцовна пальцах. Кузнец понятливо кивнул, протянул к Глебу руку и провел по щеке чем- то теплым и влажным… «Что это он?» — изумился Глеб — и проснулся. Он сидел на лесной поляне спиной к березе; в предрассветных сумерках перед ним стоял козленок с белой шерсткой, лизал языком ему щеку.
— Ты-то здесь откуда? — сказал Скворцов. — В лесу ночью волки съедят. Соображаешь? Или потеряла тебя хозяйка?
Козленок было отшатнулся, потом уставился на Глеба любопытными детскими глазами. У него было личико худенького, не по летам развитого мальчика с влажными розовыми губами падшего херувима. На шее вместо веревки держалась выцветшая голубая лента.
— Нет, значит, Аленушки? — понимающе кивнул Глеб Скворцов. — Тяжел камень ко дну тянет, шелкова вода ноги спутала. Видишь оно как? Заколдовали, теперь выпутывайся. А ты думал. Пить хотелось, это я понимаю. Жажды не вытерпеть. Из какого попало копытца напьешься. Ну иди, Ванюша, сюда, я тебя научу, что делать. Иди, иди.
Малыш переступил к нему робким шажком.
— Когда, Ванюш, с тебя совсем соберутся шкуру спустить, ты попросись к воде кишочки прополоскать, понял? А сам замёкай: «Сестрица Аленушка, выплынь, выплынь на бережок»… ну и так далее. Небось сам эти сказки читал, когда был пацаном. Да мало ли что мы читали… Главное, песенку не забудь. Еще Аленушке столько перетерпеть, пока ты человеком станешь. Ну чего… чего тебе?
Козленок, совсем осмелев, тыкался мокрыми губами Глебу в ладонь, в колени.
— Нет у меня для тебя ничего, Ванюш. Уж ты извини. Это все бумажки. Вот… несъедобные… и читать не стоит.
Он расправил смятые в кулаке листки; вместо двух их оказалось у него три. Один был клочком газеты, и Глеб уже собрался его выбросить, когда различил в слабом свете крупные буквы оборванного заголовка: «МАСК». «Однако», — усмехнулся он совпадению, но между лопаток почему-то прошел холодок. Мелкий шрифт разбирался с трудом; Глеб протер глаза, с удивлением чувствуя тыльной стороной кисти, что они влажны. Это еще откуда, качнул он головой… Не хватало. Расслабился. Хорошо, что никто не видел… Что же это за «МАСК»? «Ярмарка в Дамаске»? «Заявление сенатора Маски»?… По характеру набора можно было судить, что газета была местная, районная — должно быть, «Нечайская правда». Наконец взор прояснился; рассвет расходился быстро, как в театре под знаменитую увертюру Мусоргского. Глеб начинал разбирать: