Этюды Черни

Берсенева Анна

Под утро все захотели проветриться и вышли на улицу. Стояла тишина, теплая и влажная, снега, конечно, не было и помину, но настроение рождественское было, и все умолкли, прислушиваясь к нему.

Рождественская звезда, сверкающий Веспер, неподвижно стояла рядом с церковным шпилем.

Дома, в Москве, Рождество вроде бы и не праздновали, но дед всегда играл в Сочельник польские церковные мелодии, которые, он рассказывал, его дед играл на органе в Кракове.

Дед умер год назад. Может быть, оттого, что Саша уехала из дому,

она все время забывала о том, что он умер. Дед был частью Москвы, частью ее детства, он был даже не частью, а сутью Москвы и ее детства, как родители, как Люба с Киркой и Царем, и все это не могло исчезнуть от такой малости, как разлука или смерть.

Что-то в венском Рождестве было схожее, общее с дедовыми мелодиями. Саша чувствовала это так же, как чувствовала музыку – в себе и в пространстве.

Хуан, который шел рядом с нею позади всей компании, незаметно взял ее за руку. Пальцы у него были горячие, как будто он только что отнял их от гитарных струн, и страсть испанских мелодий звенела в его пальцах. Он приостановился – и вдруг быстро притянул Сашу к себе и поцеловал.

Голова у нее и так кружилась от вина, а поцелуй заставил ее закружиться еще сильнее. Бешеный темперамент чувствовался в его поцелуе так же, как во фламенко.

Поцелуй длился секунды три, не дольше, но Саша чуть сознание не потеряла. Она не ожидала такого сильного чувственного удара, не ожидала от себя такого возбуждения, и не ожидала по простой причине: от кого ей было ожидать подобного? Ее семейная жизнь была хороша во всех отношениях, но в постели… Во Франце была созерцательность, почти расслабленность, его темперамент никак нельзя было назвать бурным. Вообще-то Саша ничего не имела против – в этом был его шарм, за этими чертами цепочкой тянулись и другие, дорогие ей: ласковость, душевная тонкость, нежность. Но страстности, но чувственности в нем не было совсем, а раз так, то Саша и не ожидала их пережить. Как ей этого ожидать, раз в муже этого нет? Ожидать всего этого не с мужем ей и в голову не приходило, не так она была воспитана.

И вдруг Хуан, и его поцелуй, и бешеное головокружение, и поток огненных искр во всем теле… Сашу охватило смятение. Она глянула вперед – затылок Франца виднелся вдалеке, он шел довольно быстро и разговаривал с Альберто, консерваторским студентом из Италии, и был увлечен этим разговором так, что не оборачивался на жену. Она вздохнула с облегчением. Хорошо, что муж не видел этого случайного поцелуя. Зачем ему видеть? И ей надо поскорее забыть эту постыдную случайность!

Но забыть не удалось. Видимо, не такая уж это была случайность. Хуан влюбился в Сашу со всей силой своего темперамента, он хотел ее, и желание его было таким неподдельным, что как-то незаметно сделалось и ее желанием тоже… Через месяц произошло то, что не могло не произойти: Саша изменила мужу, и, как ни пыталась она себя уверить, что это было в первый и последний раз, но стоило Хуану позвать ее на второе

свидание, и стоило ей представить, как это будет – как она будет сгорать в его руках, трепетать, подобно гитарной струне, под его пальцами, – и она поняла, что не откажется от этого ни за какие блага мира.

Назавтра после того свидания у нее был концерт в Мюзикферайне, и она сама понимала, что поет так, как никогда в жизни не пела, и понял это зал, и ответил ей несмолкающей овацией.

Какое-то время – месяца три, наверное, – Саша еще пыталась уверить себя, что в изменах мужу нет ничего страшного, ведь она его любит, любит его душу, и много ли в таком случае значит неверность тела? Но все, что было вложено в нее предыдущей жизнью, разрушало эти самоуговоры, делало их ничтожными. И хотя Саша была изобретательна, и Франц о ее свиданиях с Хуаном не подозревал и вряд ли заподозрил бы в дальнейшем, – она поняла, что от мужа придется уйти. Может, это была просто глупость, а может, та самая подсказка совести, о которой говорил когда-то дед.

Но что бы это ни было, а самым верным признаком того, что расставание неизбежно, стала скука, которая охватывала теперь Сашу каждый раз, когда она видела мужа. Это было ужасно – спать со скукой, просыпаться, сидеть с нею за завтраком, ложиться в постель снова… Это невозможно было выдержать, и не хотелось этого выдерживать.

Понятно, что ее решение показалось Францу громом среди ясного неба. Этому удивляться не приходилось, ведь он не знал о романе с Хуаном. Но вот то, что, узнав, он все-таки попросил ее не уходить, вызвало у нее некоторое недоумение.

– Я тебе изменила, Франц, – повторила Саша. Может, она как-нибудь неточно произнесла это по-немецки? На всякий случай она уточнила: – Я тебе изменяю. Не могу сказать, что люблю человека, с которым это происходит, но это происходит, и я ничего не могу с собой поделать, и не уверена даже, надо ли что-то с этим делать. Единственное, в чем я уверена, – что не должна тебе лгать.

– Да-да, это так! – проговорил он поспешно и жалобно. – Это правильно, что ты честно мне сказала. Но, Алекс… Ты так нужна мне! Ты так мне нужна, что я готов принять эту сторону твоей жизни. Или не обращать на нее внимания, или считать ее неизбежной, называй это как хочешь. Ты так переменила мою жизнь, сделала ее такой… искрящейся, ты даешь мне такую энергию! Я не хочу от этого отказываться.

Саша слушала и не знала, смеяться или плакать. Ей жаль было Франца, жаль было свою налаженную жизнь. На мгновение она даже заколебалась: может, и правда ничего не менять, тем более муж сам об этом просит? Но слабодушное намерение улетучилось так же мгновенно, как и возникло. Всю жизнь провести во лжи? Никакие житейские блага того не стоят. Да и не только житейские блага – есть ли что-нибудь на свете, что сделало бы приемлемой ежедневную ложь, да еще приправленную скукой? Ничего не приходило ей на ум.